понятно — вышли через тебя. Но твой-то адрес они знали изначально! Поэтому сейчас действуем следующим образом. Докуривай, — я осознал, что дымлю как паровоз только после его слов, — и пойдём к медикам. Будем вспоминать — кому, когда и что?
— Ага. Новая передача на уголовно-правовую тематику — 'Кому? За что? и сколько?' — машинально пробормотал я.
— Чего, чего? — заинтересовался Павел Васильевич, — Ты о чём?
Пришлось рассказать эту старую шутку, заодно рассказал и о передачи Ворошило. И передача, и шутка Федотову понравились. Пока мы шли к подвалу, он всё рассуждал на тему использования 'мозгового штурма' в нашей работе. А потом, потом мы пришли и начались очередные мои мучения…
Через три дня 'пыток', мы, кажется, нашли место возможной утечки информации. Несколько раз, в той командировке с Мехлисом, я писал письма Олесе. Могло получиться так, что какие-то из моих писем могли остаться в разрушенном доме, а немцы, наверняка, проводили осмотр местопребывания нашей группы. Ничего другого мне в голову так и не пришло. На мои высказывания Федотов пожимал плечами и, скептически, говорил, что '…всё возможно…'. Но мне было видно, что в такой вариант Павел Васильевич просто не верит, а больше никаких идей не было. Во всяком случае, не было у меня. Несмотря на все старания врачей, мы так и не нашли никого из моего прошлого, кому я мог сообщить свой адрес. А рассуждать о предателе в аппарате было просто глупо. Тогда бы немцам не пришлось вычислять адреса людей, с которыми я контактирую в Москве. Но самое интересное было то, что Федотов остался доволен! Не знаю чем, но он прямо излучал положительные эмоции. Мд-а. Чего-то я явно не понимаю! Ну и фиг с ними, с этими непонятками! Посчитают нужным — всё сами скажут! А я лучше уйду отсюда. Наконец-то я мог вернуться к работе, а не смотреть в добрые глаза врачей и ребят Федотова.
А работы стало много! Помимо основных бумаг, которыми меня загрузили по самое не могу, довольный Мартынов притащил копии протоколов допроса Лже-Минаева, заявив, что '…подумай, на что, с твоей точки зрения, нужно обратить особое внимание наших специалистов…'. Если честно, то было очень интересно читать про человека, как и я, сменившего тело. 'Попаданцем' оказался Андрей Викторович Максимов, 1960 года рождения, русский. Ноздрин оказался интересным типом. Инженер по холодильному оборудованию, последние годы работавший в ЦНТИ (центре научно-технической информации) на Урале, в Екатеринбурге. По убеждениям — яростный демократ и антикоммунист. Первые две страницы были заполнены откровенным бредом, который так любят писать 'про-западно' настроенные демократические издания (самое смешное, что других и нет среди демократических изданий, вернее не было в девяностых и двухтысячных) а потом, потом пошла вменяемая речь, а не лозунги о 'кровавых палачах и душителях свободы'. Видимо Соколову надоело всё это слушать и он объяснил Максимову 'политику партии'. Подействовало! Дальше пошла серьёзная беседа, давшая много пищи для размышлений. Первое, что мне бросилось в глаза — схожесть ситуации, благодаря которой он попал в это время — автомобильная катастрофа. И, как ни странно, произошла она тоже в Сибири, только не у Енисея а на Байкале, куда Максимов приехал отдыхать. Второе, и, пожалуй, главное, это 'начинка' Максимова, его знания. А вот с этим было очень хорошо! Не смотря на то, что работал не по специальности, знания у него были очень не маленькими. Это касалось и техники и истории. Работая со справочниками и брошюрами, которые выпускает ЦНТИ, Максимов должен быть настоящим кладом для 'мозговедов'! Не менее интересно было узнать о планах Максимова. Оказывается, что когда он понял, что именно с ним произошло, то в первый момент запаниковал и этим спас себя. Его поведение было очень похожим на поведение Минаева до 'вселения' Максимова, а успокоившись и всё осознав, стал спокойно изучать обстановку, планируя свои дальнейшие действия. Мы должны быть очень благодарны Кабанову, проявившему бдительность, потому что на 20 мая, Максимов назначил своё исчезновение из госпиталя. В дальнейших его планах было выбраться из СССР в 'штаты'. Объясняя свои планы, Максимов заметил, что '… Советский Союз и так победит в этой войне, а он хочет просто нормально пожить, заработав на своих знаниях. Америку он выбрал тоже не из особой любви. Просто он посчитал, что послевоенная Англия, не то место, где бы ему было комфортно, штаты подходят гораздо лучше. То, что своими знаниями он мог принести огромную пользу своей Родине, его не волновало. Как и не волновало то, что его знания могли сохранить немало жизней наших граждан. Читая обо всём этом, я испытывал чувство лёгкой брезгливости. Я никогда не испытывал особого пиетета к КПСС, особенно к той, в какую она превратилась в конце восьмидесятых годов. Но оказавшись в этом времени, у меня и мысли не возникло, поступить не так, как я действовал. Помочь своей стране победить, спасти хоть немного наших людей, а не забиться подальше и жить в своё удовольствие, наслаждаясь новым, молодым телом, как собирался поступить Максимов. Если бы он решил действовать именно таким образом спонтанно, под влиянием каких- то эмоций — это одно дело. Я бы его понял. Но он действовал спокойно и обдуманно, поэтому я могу отнестись к нему только как к предателю. Может я, в чём-то, не прав, но по другому отнестись к нему не могу.
Всё это я и сказал Мартынову, на его вопрос о Максимове. Хмыкнув, Александр Николаевич закурил, подвинул ко мне папиросы, немного помолчал и сказал.
— В чём-то ты прав, а в чём-то нет. Предатель, говоришь? С какой стороны поглядеть… Заметь, он ни слова не сказал о том, что перейдёт к немцам или начнёт помогать другим государствам в войне с нами. Неважно в реальной, информационной или ещё какой либо. Он, пусть не сразу, но честно признал — хочу пожить для себя! И всё.
— Товарищ майор! Давайте все для себя жить и будем? — я даже задохнулся от возмущения, — Вы что говорите-то? Это же хуже, чем простое предательство! В том времени, откуда я 'провалился', многие и стали жить — для себя! Да не многие даже, а большинство! Начинают что-то понимать, только когда беда к ним приходит уже на порог! А до этого момента их ничего не трогает! Бьют ребёнка? Так не моего же. Продают наркоту? Так не мне же. Спаивают, развращают детей? Так не моих же! Разворовывают страну? Так не моё же имущество тащат! А когда спохватываются — уже поздно! Уже ребёнок алкаш или наркоман, или его растлили и убили. Или выкинули из дома, который продали вместе с жителями, а новый хозяин решил в нём гостиницу сделать. И много, много чего ещё! А представьте, что было бы, если бы 22 июня погранцы для себя жить стали? И другие бойцы, насмерть стоявшие ушли, что бы где-то для себя пожить?
— Успокойся, Андрей! — Мартынов аж по столу стукнул, — Я просто хотел убедиться, что ты сам всё это понимаешь!
— Знаете, Александр Николаевич, — я снова закурил папиросу, — Сейчас тяжело и люди разные, хватает и порядочных и сволочей, вроде всё как в том времени…А мне лучше здесь! Дышать легче, несмотря ни на что, люди сейчас, — я замялся, не в силах подобрать правильные слова, — честнее, что ли? Или правильнее? Не знаю как объяснить свои чувства, — Я поднял глаза на Мартынова и удивился. Он смотрел на меня понимающе и…с жалостью?!
— Эх, Андрей, Андрей, — Мартынов встал, подошёл к сейфу в углу кабинета и достав из него бутылку коньяка со стаканами, вернулся к столу. Налив пол стакана, он протянул его мне и продолжил, — Я только сейчас окончательно понял и поверил твоим рассказам о твоём будущем, которое, я надеюсь, теперь не случится! Это в каком моральном дерьме нужно находиться, что бы вполне благополучная жизнь (ведь ты не бедствовал, верно?) казалась хуже, чем война. Давай выпьем, что бы то будущее, которое ты знаешь, никогда не наступило! — потом командир убрал всё назад, в сейф и подытожил.
— Всё! Расслабились и хватит. Иди, Андрей, занимайся дальше бумагами, вдруг ещё кто найдётся…
Интерлюдия. 25.05.1942 г., Москва, Кремль, Кабинет И.В. Сталина.
— Значит номер два оказался очень важной находкой? Более ценным, чем номер первый? Я правильно тебя понял? — Сталин, отвернувшись от окна, около которого стоял, посмотрел на Берию.
— В целом да, товарищ Сталин, — Лаврентий Павлович покосился на свои бумаги, — наши специалисты просто пищат от радости, читая отчёты и составляя список интересующих тем. Но есть огромная разница, между Стасовым и этим, Максимовым. Он…
— Я понимаю, Лаврэнтий, о чём-ты — Сталин махнул трубкой, прерывая наркома, — Стасов НАШ. Он это доказал своими поступками, самого первого дня доказал! А этот, — Сталин поморщился, — приспособленец, но нужный приспособленец. Хорошо Лаврэнтий, работай. С этим, вторым, проблем не возникнет?
