– Вы легко с ним справились?
– Без проблем, – ответил Мартин. – От него осталась только горстка пепла. В вашем подвале даже не нужно прибирать.
Они вышли на крыльцо.
– На улице такой дождь, – сказала хозяйка. – Вы можете дождаться утра в доме. Я постелю на диване в гостиной и не возьму с вас денег.
– Дождаться утра? – переспросил Мартин, подставляя лицо дождевым струям. – Нет, фрау ван дер Моор, утром я буду далеко отсюда.
– Что ж, тогда прощайте.
– Прощайте, фрау ван дер Моор.
С минуту за дверью грохотали засовы, наконец все стихло.
Мартин оглянулся на дом – окна все так же закрыты ставнями, но теперь погас даже фонарь у входа. Он усмехнулся, потер шею:
– Успел, дурачок.
Достав из кармана платок, какие-то медицинские пузырьки, флакон с таблетками, Мартин с гиканьем зашвырнул их в темноту.
– Успел. Бедняга Мюке… Предпоследний вампир.
ДАЛИЯ ТРУСКИНОВСКАЯ
Шлюха
Ресторанный столик был на двоих. За ним и сидели двое – старший бухгалтер одной скромной провинциальной фирмы Иван Антонович Соколов и экономист оттуда же Игорь Петрович Босягин. Соколов был солидный мужчина под пятьдесят, Босягин – столь же солиден, но чуть за сорок.
И поди ж ты – разница в возрасте у них была лет пять, а как сказалась на мировоззрении! Соколов пришел в ресторан, желая просто пообедать, – сегодня истекал срок их совместной командировки в этот почти европейский город, и они, подбивая бабки, не успели вовремя поесть. Так вот, Соколов хотел вкусно пообедать и немедленно идти в гостиницу. Они вылетали домой завтра, самым ранним рейсом, и встать должны были не позже половины шестого.
А юный Босягин пришел сюда не обедать, а ужинать. Вот так! Ужинать, наслаждаясь музыкой, обслугой, деликатесами, пивом… что там у них еще в прейскуранте? Может, и потанцевать, если будет кого пригласить. Может, и познакомиться с партнершей поближе. Может, и еще чего обломится. Он еще не чувствовал себя настолько дряхлым, этот шалунишка Босягин, чтобы в такой вечер мечтать о гостиничной тахте.
Оба командировочных заказали тем не менее один джентльменский набор, являвшийся для Соколова – обедом, а для Босягина – ужином. Салат «Летний», что-то экзотическое под майонезом, мясное ассорти, фирменный шницель с грибами, пива, фирменного же, два кувшина и одну на двоих мисочку с солеными орешками, которую и принесли им первой. Босягин грыз орешки и озирался охотничьим взором.
Вскоре он обнаружил искомое.
Неподалеку за таким же двухместным, прилепившимся к стене столиком сидели две нарядные женщины. Одна – маленькая блондинка, вся такая пушистая и шустрая, другая – темно-рыжая, с гладко зачесанными волосами, в обтягивающем, как чулок, платье. Рыжая ему понравилась больше. Босягин, мужчина крупный, чтоб не сказать – пузатый, женщин предпочитал своего роста, но тонких до невозможности. А эта была как раз такая.
После небольшого перерыва на эстрадку взобрался оркестр и, дожевывая, стал разбирать инструменты. Босягин, бросив шницель на середине, подобрался, готовясь к броску. Мало ли кто вздумает пригласить рыжую первым и оставить ее за собой на следующий танец? Главное было – схватить ее вовремя.
Ему это удалось.
Танцевали они молча. Странно, но лицо и повадка рыжей не располагали к заурядному трепу, а незаурядного ему сказать было нечего. Положение спасла пушистая подружка. Когда Босягин отвел свою даму на место, она встретила их, будто любимых друзей, вернувшихся из кругосветки. Босягин остался стоять у столика, а через несколько минут подозвал официанта и попросил поменять два двухместных столика на один нормальный.
Потом он знакомил с девочками Соколова. Соколов в восторг от этой затеи не пришел, даже явственно покрутил носом, а когда подружки смылись на минутку, сказал Босягину, что он об этих дамах думает.
Собственно, Босягин и сам это заподозрил – когда блондинка потребовала шампанского. Рыжей оно не понравилось, блондинка велела подать другую бутылку, и при этом обнаружилось ее близкое знакомство с официантами – она всех их звала по именам.
У Босягина было две логики. Одна – логика женатого человека, не обремененного лишними доходами. И другая – командировочная. Логика домашняя оперировала такими категориями, как репутация и покой домашнего очага, банкнотами (на личные расходы) – не более сотни. Командировочная логика была совершенно анархична, принципа придерживалась следующего: «Однова живем!», и Босягин хоть сутки, а проводил в гусарской гульбе, не заботясь о последствиях, тем более что обратный билет уже лежал в кармане.
Так вот, командировочная логика внушила Босягину, что подвыпившие подружки во хмелю тем более очаровательны и сговорчивы, что непременно нужно уложить Соколова в постель к пушистой блондинке и что раз тебе, только что выдувшему трехлитровый кувшин пива, с зазывным хохотом предлагают коктейль из шампанского с коньяком, то нужно пить и не кочевряжиться.
Когда они вчетвером оказались на ночной улице, блондинка уже пела громким и довольно фальшивым голосом, рыжая непременно желала танцевать на проезжей части, Соколов хотел продекламировать какое- то с детства любимое стихотворение, и вся эта художественная самодеятельность безмерно радовала Босягина.
Была, правда, мыслишка о том, что номер-то они с Соколовым занимают один на двоих и что никакой швейцар просто так не пустит их в этот номер с двумя пьяными бабами. Денег же они просадили прорву, Босягин выложил все подчистую, Соколов тоже шуршал последними бумажками, и сунуть швейцару в лапу уже было нечего…
Потом Босягин в каком-то сквере лез целоваться к рыжей, потом они оказались со своими поцелуями в телефонной будке и вообще за этим делом не заметили, куда это подевались Соколов и блондинка.
Босягин пытался прокрутить перед внутренним взором пленку с послересторанными шатаниями, но видел только два лица – рыжей и блондинки, два лица, прижавшихся щекой к щеке, и губы рыжей шевельнулись беззвучно, а блондинка опустила глаза и чуть заметно кивнула. Соколова же в этом кадре не было вовсе.
Безмерно обиженный на Соколова за его эгоизм, Босягин побрел туда, куда вела рыжая, – скорее всего, к ней домой. Девица же развлекала его как могла – тараторила и сплясала-таки на безлюдной улице. Странный и жутковатый был у нее пляс, и меньше всего понравилось Босягину, как он вдруг прервался. Рыжая замерла в закрученной позе, словно вслушиваясь в ночь, и с ее лица сползла маска плясового пьяненького азарта, а прорезалось безумное напряжение – и обернулось гримасой нестерпимой боли. Но это длилось всего лишь две секунды, одну – напряжение, другую – боль.
Рыжая провела Босягина какими-то задворками и внезапно распахнула перед ним дверцу сарая. Без всяких раздумий Босягин вошел.
Сарай был такой, какому место на самой что ни на есть окраине, – с рухлядью, небольшим окошком, застекленным осколками, и поленницами вдоль стен. На полу лежал реликтовый матрас.
Если бы законная супруга Босягина предложила ему выполнить супружеский долг на таком вот матрасе, он бы потребовал развода. Но то была домашняя логика. А командировочная допускала и матрас, приютивший Бог весть сколько пьяных парочек. Потому Босягин сел, где велели, и только одна мысль смущала его – не раскочегариться бы настолько, чтобы раскидать по этой грязюке одежонку… И вообще – голым телом на такую мерзость?.. Брр…
Вдруг послышался гул, рев, в окошко хлынул свет и побежал, понесся по стенам. Босягин с трудом, но сообразил, что сарай стоит возле железной дороги и что это проносится ночной тяжелый состав.
Видимо, рыжая хорошо знала про этот эффект летящего света. Она закружилась в дьявольских лучах, и ее волосы, стянутые на затылке, вдруг оказались распущены и заплескались о плечи и спину. Потом и
