Мне бы хотелось, чтобы Вы увидели практикуемые здесь танцы. Это тоже невозможно описать. Один видит в них одно, другой другое. Раньше я никогда не питала особой любви к танцам, но теперь они кажутся мне ключом к моему новому внутреннему миру. Думать, что когда-нибудь я тоже буду этим заниматься, для меня большая радость. Возможно, месяца через два состоится их демонстрация в Париже. Мне бы очень хотелось, чтобы Вы пришли. Похоже ли это внешне на другие виды танцев? Не знаю. Трудно ответить.
По поводу денег. Спасибо, Богги, но мне они здесь совершенно не нужны. Если же понадобятся, в первую очередь я обращусь к Вам, но пока не нужно, спасибо.
Мне бы очень хотелось, чтобы Вы пригласили Успенского куда-нибудь пообедать, пока Вы в Лондоне. Его адрес: 28, Уорик-Гарденс. Он удивительно милый человек.
В саду ведется огромная работа: выкорчевываются пни, роются ямы и пр. Не знаю, почему бы Вам не заняться этим в Вашем саду. Или, может быть, Вы уже даже ушли вперед?
Не могли бы Вы отправить открытку Иде (в «Селект-Отель», в Париже), чтобы пригласить ее провести как-нибудь с Вами уик-энд, если она вернется в Англию. Я не в курсе ее планов.
Опять судорога в пальце. О, как бы мне хотелось писать Вам от лица той, какая я здесь, а не прежней!
Представьте себе, что Вы бросаете все, чем занимались в Лондоне, и приезжаете сюда работать у Гурджиева! Хороший способ сжечь все корабли. Эта идея Вам не по вкусу? Вот почему я подумала, что Вам было бы интересно встретиться с Успенским. Неужели Вам нравится вести прежний, механистический образ жизни, от всего зависеть? Жить лишь мизерной частью вашего «Я»? Здесь Вы могли бы научиться играть на банджо, и даже в самом худшем случае Вас бы прокормила Ваша игра или что-нибудь другое.
Но, может быть, мои слова кажутся Вам лишенными всякого смысла? Мы здесь вовсе не сошли с ума. Это все очень серьезно.
Богги, сокровище мое!
Всегда Ваша,
Дорогой Богги!
Простите, что в последние дни пишу Вам не особенно часто. Я так рада, что все у Вас хорошо! Я тоже счастлива. А наше с Вами счастье не зависит от писем. Я предчувствую, что мы приближаемся друг к другу. Но делаем это каждый по-своему. Сейчас, когда пишу, я «фальсифицирую» свое положение и нисколько не улучшаю Ваше. Бессмысленно сообщать Вам здешние новости. Да и нельзя сказать, чтобы они здесь были. Так обстоит и в отношении всех людей, с которыми я была знакома раньше; я ничего о них не знаю, они в последнее время вне поля моего зрения. Положа руку на сердце, могу сказать только одно: каждое мгновение здесь кажется наполненным жизнью. А между тем я чувствую, что не могу проникнуть в эту жизнь так, как, может быть, мне удастся впоследствии, пока я лишь приближаюсь к ней. Но писать об этом не могу.
Фраза Даннинга, на мой взгляд, неплоха, но не более того. Мне кажется, он во всем останавливается на полдороге. У него есть понимание, но нет ориентировки в ситуации. Может ли он быть по-настоящему полезен? Всегда существует опасность самовнушения. Я это тоже ощущаю. Я только начинаю от этого избавляться, стараясь расслабиться, пустить все на самотек. Здесь все этому способствует. Жизнь вне Аббатства никогда бы меня такому не научила. Но я уверена, что Вы поймете, почему так трудно писать отсюда. В письмах мы ни к чему не движемся. Мы лишь повторяем одно и то же. Как я уже пыталась Вам объяснить, я претерпеваю переходный период. Даже если бы захотела, я бы уже не смогла вернуться к прежней жизни. А новой не перестаю удивляться.
Но при этом я совершенно не испытываю чувства тревоги. Может быть, это еще придет, не знаю. Просто здесь столько дел, столько людей. Происходит так много интересного.
На сегодня все, дорогой.
До свидания.
Будем, однако, честны. Какие сейчас между нами отношения? Никаких. И мы чувствуем, что возможен только один тип отношений абсолютная искренность. Вы не согласны? В этом все. Но это вовсе не означает, что мы удаляемся друг от друга. Все здесь гораздо тоньше.
Богги, миленький!
Со времени моего последнего письма я нахожусь просто в бешенстве. Это так на меня похоже. Мне стыдно. Но Вы, хорошо меня знающий, может быть, все поймете. Я всегда опережаю события. Всегда верю, что все может измениться, обновиться в один момент. Мне безумно трудно, как, впрочем, и Вам, не торопить события, не быть «нетерпеливой», несдержанной, и вот это так, уверяю Вас я оказалась не совсем искренней. Возьмите два моих последних письма. Тон в них неискренний. Что же до новой истины, дорогой, мне ужасно за это стыдно. Сплошная ложь! Теперь мне нужно вернуться назад, все начать сначала, сказать Вам, что я была несдержанной фантазеркой. Словно я все делала для того, чтобы меня назвали чудачкой. Вы понимаете, что я имею в виду? Теперь попробую посмотреть правде в глаза. Безусловно, жизнь здесь совершенно другая, но сказать, что при этом происходят столь резкие изменения в личности, конечно же, нельзя. Я пришла сюда, чтобы «излечиться». Абсолютно уверена: нигде в другом месте я бы не вылечилась. Это превосходное место; по крайней мере, здесь меня понимают целиком, как на физическом уровне, так и на психологическом. Никакое другое лечение никогда не вернуло бы мне здоровья. Все мои друзья видели во мне лишь хрупкое, едва живое создание, едва способное переползать с одной тахты на другую. О, дорогой мой, подождите немного, и Вы увидите, какой жизнью мы однажды заживем, Вы и я, такой радостной, такой полной. Но до тех пор, любовь моя, никогда не воспринимайте то, что я говорю, как нечто «абсолютное». Я тоже не считаю чем-то «окончательным» то, что Вы мне говорите, я пытаюсь разобраться, что к чему. По существу, мы ведь вместе. Я люблю Вас. Я чувствую, что Вы мой муж. Вот что я хочу создать, осуществить, вот в каком мире я хотела бы жить когда-нибудь.
Так что я буду писать Вам не реже двух раз в неделю, чтобы сообщать обо всех мелких событиях, происходящих здесь. И Вы тоже мне обо всем рассказывайте.
Так, к примеру, вчера вечером, сидя в гостиной, мы учились плести циновки из соломы. Получается очень красиво, и совсем не трудно. А все сегодняшнее утро я провела в столярной мастерской. Горит маленький горн, Гурджиев что-то строгает, некий мистер Зальцман мастерит колеса. В дальнейшем я тоже обучусь столярному мастерству. Мы изучим все возможные ремесла, а также все виды работ на ферме. Сегодня должны купить коров, Гурджиев сделает в стойле шезлонг, я смогу в нем сидеть и дышать этим воздухом. Я знаю, что впоследствии мне самой придется ухаживать за коровами. Все их уже называют «коровы миссис Мурри».
А теперь мне пора на почту, мой дорогой!
Простите мне оба моих глупых письма. Я так медленно чему-то учусь, и мне совсем не хочется причинять Вам боль.
Я пью козье молоко четыре раза в день!
(Прилагается банковский билет в пять фунтов)
Дорогой Богги!
Сегодня я получила от Вас письмо, в котором Вы сообщаете, что купили топорик.
Надеюсь, что Вы справляетесь со старыми деревьями. Здесь частью «труда» является выполнение различного вида работ, нередко таких, которые считаются неприятными. Я понимаю смысл этого. Согласно тому же принципу, не следует скрываться от людей, которые Вас раздражают. Это определенным образом обогащает личность. На практике происходит так: как только принимаешься за какие-то неприятные дела,
