– А я откуда знал? Ты мне говорила?
– Ты всегда найдешь оправдание.
– Когда я не прав, я это признаю, – твердо заявил я. – Когда точно не прав.
– Только этого никогда не бывает, – съязвила Юлька. Не ожидал от нее. Вообще язык у нее подвешен, но только не для таких споров.
– Иди к ней и извинись, – предложила она, понизив голос.
– С чего это? Что я сказал?
– Не извинишься – пеняй на себя! – зловеще пообещала Юлька, и я пожал плечами. Ладно, извинюсь. Я ради нее с моста прыгнул, а это и вовсе пустяк. С меня не убудет.
Я прошел в соседнюю комнату. Бабушка стояла возле серванта и, нацепив на глаза очки, читала расписание. Войдя в дверь, я остановился, как вкопанный, инстинктивно прикрыв глаза. Прожектор там у нее, что ли? Сквозь щели между пальцами я увидел: ослепительно яркий свет исходил из угла комнаты. Там, на полочке, стояла икона.
– Что с вами, Андрюша?
– Ничего. – Я помотал головой, стараясь не смотреть в тот угол. Сияние иконы заполняло комнату, и свет лампочки на потолке казался тусклым и жалким. – Я хотел извиниться.
– За что? – Она внимательно смотрела на меня.
– Наверное, я вел себя слишком грубо.
– Вы говорите «наверное», значит, не чувствуете вины. Зачем же тогда извиняться?
Конечно, я не мог сказать о Юльке, что это ее идея. Но бабушка, похоже, догадалась.
– Извините, – тупо повторил я и вышел из комнаты. Мне снова захотелось пить, я налил себе полную кружку кипятка из чайника и выпил. Вроде стало легче.
– Извинился? – спросила Юлька.
– Да.
– Молодец. – Она коснулась моей щеки губами. – Вот бы ты и меня так же спас! Вытащил из воды, сделал искусственное дыхание… Рот в рот.
Она лукаво улыбнулась. В этом вся Юлька. Наивная, романтичная. И сексуальная. За что и люблю.
– Без проблем, – ответил я, – будешь тонуть – звони!
Она засмеялась. Конечно, какой разговор: я бы ее спас, хоть десять раз подряд. Все же не скрою: иногда хочется не спасти, а за борт уронить, как Степка Разин княжну. Вот, наверное, достала мужика капризами…
Мы еще немного посидели и попили чаю. Бабушка объявила, что электричка в город придет через полчаса. Надо собираться. Пока еще до станции дойдем. Я чмокнул Юльку, слегка поклонился бабушке, и мы с Костей зашагали на станцию.
Народа в вагоне было немного. Мы сели у окна, электричка тронулась.
– Хорошо погуляли, – сказал я.
Костик молча кивнул.
– Кстати, о работе. Ты чего-нибудь нашел?
Приятель молча качнул головой. Что-то он неразговорчив. Ну и ладно. Я смотрел в окно на пролетавшие за стеклом деревья. Огни поселков плыли гораздо медленней, а видневшиеся вдали здания почти не двигались с места. Все относительно, подумалось мне. Вот сердце у меня не бьется – относительно жизни я мертв. Но я двигаюсь, говорю, думаю – относительно смерти я жив. Что бы сказал Эйнштейн?
На Витебский вокзал приехали поздно. Белая ночь освещала закоулки старого города, и мы с Костей молча шагали по Загородному. Ехать домой на метро я отказался. Раздражение никак не отпускало, хотелось развеяться. И хотя Костя был почти дома, он согласился составить мне компанию, объявив, что прогуляется со мной.
Еще в электричке Костик признал ошибку, сказал, что не следовало болтать о случае на речке без моего согласия. Но он хотел как лучше, хотел сделать приятное моей девушке. Хотел, как лучше, а вышло – как всегда, сказал я и простил его. Я даже больше злился на Юльку. Чуть что – сразу обижается. Нельзя же так! А если я начну обижаться? Причину всегда можно найти!
Мы шли по безлюдным улицам, болтали, затем Костя предложил зайти в одно место.
– Я там иногда бываю, хороший клубешник. Проведу тебя, там знакомый на охране стоит.
Я подумал, что мне необходимо развеяться, и согласился. Что было дальше – не помню.
Я очнулся на обшарпанной деревянной скамейке. Костя сидел рядом.
– Оклемался? – спросил он.
– Да, – сказал я, с трудом принимая вертикальное положение. В голове было сумрачно, я попытался вспомнить, что со мной было, и не смог.
– Где мы? – спросил я, оглядываясь. Окружающая обстановка памяти не прибавила, но повеяло тревогой. Голые крашеные стены, маленькое окошко с решеткой. Тюрьма?
– В камере, – сказал Костя. В голосе его не слышалось страха или отчаяния, и я невольно проникся уважением к другу. – В ментовке.
– А… что мы натворили?
– Не мы, а ты, – поправил Костик. – Я вообще ни при чем. Не думал, что тебя так развезет с пары бутылок пива. Ты дурь не глотал?
– Ты что, Костик? Ничего я не глотал! А вообще-то не помню, – признался я. Не знаю, как Костика, а меня пребывание в камере откровенно пугало. Что произошло? Вдруг я кого-то убил? – Ты же знаешь, я дурью не балуюсь! – сказал я.
– Ты такое вытворял…
– Не томи! – разволновался я. – Чего я вытворял? И почему ты здесь, если ни при чем?
– Странно, я тебя ни на минуту не оставлял. В сортир только сходил. Прихожу – а ты с Питом сидишь, беседуешь.
– С Питом? – удивился я. – Я с Питом как-то…
– Вот именно. Я и удивился: чего это вы чуть ли не в обнимку сидите?
Ничего себе. Пита я в упор не помнил. О чем я с ним говорил, тоже.
– А дальше?
– А дальше напился ты, вот и все. Я тебя таким еще не видел… Мы вышли на улицу, шли, разговаривали, а менты тут как тут. Правда, орал ты громко, вот они, наверное, и привязались. Я тебя отмазывал, так и меня загребли, – рассказал Костя. Мне стало легче. Значит, ничего не натворил. Уф, пить как хочется…
– И когда нас выпустят? – спросил я.
– Наверное, скоро. Денег у нас нет, за «номер» платить нечем, – невесело пошутил Костя.
Я улыбнулся, разглядывая пыльную лампу, висевшую на некрашеном бетонном потолке:
– Тогда подождем.
Мы подождали. Время текло архимедленно. Ни мобильника, ни часов у меня не было. У Костика были часы, но я героически старался на них не смотреть.
– Сколько сейчас? – не выдержал я.
– Девять утра, – ответил Костя. – Думаю, уже недолго. Просто пересменка у них.
– Откуда ты знаешь? Ты что, здесь бывал?
– Случалось, – односложно ответил приятель. Я позавидовал его выдержке, вдруг понимая, что испытывают заключенные. Огромная плита времени давит, сжимает в крошечной камере, пугая неизвестностью. Хорошо, когда знаешь срок, а если не знаешь? Как в царские времена в Петропавловке сидели, не зная, помилует царь или всю жизнь заживо гнить придется, – ужас. Чтобы прогнать неприятные мысли, я спросил Костю, о чем мы говорили на улице.
– Ты вообще ахинею нес, – сказал Костя. – Что тебе с моста прыгнуть – раз плюнуть, что в воде не тонешь и вообще ни черта не боишься, потому что умер. Потом долго со столбом разговаривал, а мне говорил, что там мертвец.
