– Пропускаем чехословацкий эшелон.
– Еще один? Они же все ушли вперед, на восток.
– Не все, ваше высокопревосходительство, – ответил Колчаку адьютант. – Думаю, у нас с чехами еще будут проблемы.
Колчак потяжелел лицом и промолчал, ничего не ответил адъютанту.
Прошли сутки. За эти сутки литерные эшелоны продвинулись вперед километров на пятьдесят, не более. До Иркутска, куда переселялась ставка Колчака и омское правительство, было еще ехать да ехать. Скорость, с которой они двигались, рождала лишь зубную боль. Колчак часами неподвижно сидел за столом, сжав кулаки и уставившись в пространство оцепенелым взглядом. У него был вид больного человека.
– Вы не заболели? – спросила у него Анна Васильевна.
– Нет!
Через час она задала этот вопрос снова, и вновь прозвучал прежний жесткий ответ:
– Нет!
Следующие сутки принесли еще пятьдесят километров. Литерные эшелоны Колчака, похоже, безнадежно увязли в заснеженных сибирских просторах.
На каком-то маленьком разъезде, не имевшем даже станционного здания – была лишь будка с высокой железной трубой, откуда вместе с дымом вылетало веселое искорье, – стояли особенно долго. Колчаковский вагон замер напротив мертвой березы, раскинувшей во все стороны страшные кривые сучья. На нижней ветке – длинной, узловатой, черной – устроились две вороны. Обе – старые, с железными, похожими на гвоздодеры, клювами, заглядывали издали в вагон Верховного правителя, словно что-то искали в нем. А может быть, что-то чувствовали...
Какой-то солдат остановился около березы, громыхнул прикладом винтовки о мерзлую землю:
– А ну, кыш отсюда! Пр-роклятые!
Вороны даже глазом не повели: обращать внимание на разных плюгавых человечишек было не в их правилах. Анна Васильевна долго смотрела на птиц в окно:
– Очень похожи на собак, которые готовятся напасть на человека.
На следующий день также удалось одолеть километров пятьдесят – и вновь прочно встали.
– В чем дело? – пробовал возмутиться Колчак.
– Мне сообщили, что следом за нами эвакуируется чехословацкий полк, – ответил адмиралу адъютант Комелов. – Мы покинули Омск двенадцатого ноября, чехи – тринадцатого.
– Помилуйте, Михаил Михайлович. – Голос у Колчака натянулся и зазвенел. – Я-то хорошо знаю, когда чехи покинули Омск. Последний их полк ушел из Омска пятого ноября. Пятого, а не тринадцатого.
– Я оперирую теми фактами, Александр Васильевич, которые мне дали сами чехи.
– Чехи подгоняют факты под себя, а не под нас. Что им выгодно, то они и говорят. – Колчак отодвинул в сторону шторку и выглянул в окно.
Серый снег ежился под натиском морозов. Ветер сбивал его с макушек сосен и пихт, дробил в воздухе, играл им, кидая из стороны в сторону целыми пригоршнями, немедленно залепил окно, в которое смотрел Колчак, но снег на стекле не удержался, сполз вниз. Анна Васильевна, зябко передернув плечами, нагнулась к Колчаку, также заглянула в окно.
Первое, что она увидела, были две огромные недобрые вороны с клювами-гвоздедерами. Они сидели на макушке пихты, кое-где еще сохранившей свой рыжий колючий наряд, и сосредоточенно смотрели на Колчака. Анна Васильевна не выдержала, прижала пальцы к губам: показалось, что это те самые вороны, и они проделали пятидесятикилометровый путь вслед за поездом. Было сокрыто в их стремлении не отстать от эшелона Колчака что-то бесовское.
Пятнадцатого ноября чехи заявили официально – раньше таких заявлений не было, – что им совершенно нет дела до России, до Сибири, до революции и белого движения, они немедленно возвращаются домой.
Эшелоны Колчака – литерные, которые по всем законам дороги надо было пропускать в первую очередь, не задерживая ни на минуту, – стояли. Даже эшелон В, в котором ехал правитель. Единственный поезд, который белочехи желали бы пропустить, а потом подрезать ему хвост, был эшелон Д. В нем находился золотой запас России. Но Колчак этот эшелон держал подле себя, не отпускал.
На линии Новониколаевск – Ачинск шли сильные бои; было много раненых, обмороженных. Когда началась эвакуация пострадавших, чехи поснимали с санитарных эшелонов все паровозы и поставили на свои поезда.
А в русских теплушках тем временем умирали люди. Колчак направил несколько телеграмм Жанену и Сыровны – бесполезно. Он просил: обеспечьте паровозами хотя бы эшелоны с ранеными. Сам он готов был подождать. Ни Жанен, ни Сыровны на эти телеграммы даже не отозвались, словно Колчак перестал существовать для них, уже не был Верховным правителем.
22 ноября, прямо в вагоне, Колчак подписал постановление о назначении Виктора Николаевича Пепеляева председателем Совета министров. Вызвал Пепеляева к себе в вагон, дал прочитать ему бумагу с еще не высохшими чернилами и спросил напрямик:
– Что намерены делать? Ваша программа?
– Прежде всего – всех примирить, – не задумываясь, ответил Пепеляев. – Совмин с городскими думами Сибири, земство с армией, союзников...
– ...с партизанами, – усмехнувшись, оборвал его Колчак.
Пепеляев сделал вид, что выпада Верховного не заметил.
– В конце концов создадим правительство общественного доверия.
– Кого же вы в него включите? – спросил Колчак.
Пепеляеву очень хотелось назвать первым своего брата Анатолия Николаевича, но вместо этого он протянул задумчиво:
– Ну-у... Наверное, Червена-Водали, Шумиловского, Ларионова, Клафтона... [185]– Пепеляев вопросительно глянул на Колчака, ожидая, какая же последует реакция.
Колчак молчал. Лишь неприятно, по-боксерски, словно после нокаута, двигал нижней челюстью и молчал.
– И еще... еще надо, Александр Васильевич, созвать земский собор, – сказал Пепеляев. – От этого очень многое зависит. Очень, – повторил он с выражением, видя, что Колчак молчит.
Раз молчит, значит, колеблется.
– Как вы относитесь к генералу Сахарову? – неожиданно спросил Колчак.
– Отрицательно. – В голосе Пепеляева появились резкие, почти визгливые нотки. Он знал, что Сахаров находится во враждебных отношениях с его братом, и это раз и навсегда определило отношение Пепеляева к Сахарову. – Бездарно сдал Омск. Сейчас бездарно отступает.
– И что же вы советуете с ним сделать?
– Арестовать!
– Кого на его место?
Пепеляев вновь хотел назвать имя своего брата и вновь не решился. Промолчал.
– Ясно, – произнес Колчак угрюмо: он все видел, он все прекрасно понимал. – Сахарова пока не трогайте.
– Хорошо, – пообещал Пепеляев-старший (разница в возрасте братьев составляла семь лет), но первое, что он сделал, когда встретился с Сахаровым, – приказал арестовать его.
Колчаку ничего не оставалось делать, как назначить на место Сахарова Владимира Оскаровича Каппеля. Каппель был единственным человеком, которого доколчаковская Директория [186]произвела в генералы, вторую генеральскую звезду он получил уже из рук Колчака.
Хоть и было Каппелю всего тридцать семь лет, а Колчак считал, что этому выпускнику Академии Генерального штаба России – самого аристократического учебного заведения – генеральское звание присвоили слишком поздно.
Когда Колчак понял, что с братьями Пепеляевыми ему вряд ли сварить кашу – братья обведут его вокруг пальца, поскольку понятие о чести у них отсутствует вовсе, – он по прямому проводу связался с
