Ледоколы продолжали стоять у причальной стенки бухты Золотой Рог, зевак заметно поубавилось, а Сергеева все не было и не было.
Полковник И. С. Сергеев появился во Владивостоке, когда уже прошли все сроки – в августе, девятого числа, – прибыл на роскошном трансконтинентальном экспрессе с яркой красной надписью на тендере паровоза «Из Парижа через половину планеты – на берег Тихого океана», локомотив привела черноликая усталая команда, ни слова не понимавшая по-русски, – это была французская бригада. И паровоз был французский.
– Незабываемое путешествие, – объявил Сергеев встречавшим его офицерам, шаркнул по перрону лакированным сапогом. – Каждому человеку надо хотя бы один раз совершить такое путешествие через всю Россию. Это было незабываемо, – вновь объявил он и сладко почмокал губами. – А в скором времени можно будет ехать не через КАВЕЖЕДЕ, не через Китай, а исключительно по российской территории, через Благовещенск и Хабаровск. «Колесуха» скоро будет сдана в эксплуатацию.
Колчак знал, что спешно достраивается участок дороги от Благовещенска до Хабаровска – самая трудная часть «Колесухи», делают это каторжники, – говорят, голов и костей своих они оставили там немерено.
Прибывший полковник как две капли воды был похож на порт-артурского эскулапа – такой же шумный, пропахший табаком, обильно обрызганный «о'де колоном», с перхотью на плечах – полковник Сергеев разительно отличался от прежнего руководителя северной экспедиции покойного Эдуарда Толля, это был человек совсем иного внутреннего склада.
У Макалинского, заменившего Матисена на «Таймыре», Сергеев спросил:
– А шампанское здесь в ресторациях подают?
– Не только шампанское, но и изящные женские туфельки, из которых его можно пить, господин полковник, – ответил Макалинский.
– Какая прелесть, – рассеянно восхитился Сергеев.
Колчаку сделалось тоскливо. Он почувствовал себя в этой компании чужим.
Через несколько дней экспедиция покинула гостеприимную голубую бухту, пахнущую розами и подсолнечным маслом – из Одессы пришел транспорт со жмыхом – и отправилась на Север, в Берингов пролив, как и предполагал Колчак; дальше же ледоколы просто не смогут пройти. Поздно уже, очень поздно...
Ледоколы дошли до мыса Дежнева, обследовали Берингов пролив, провели гидрографические съемки и астрономические наблюдения и, выдавливаемые с Севера зимой, уползли вниз, в теплый Владивосток, где холода наступали лишь в декабре.
Первым делом Колчак поспешил на почту за письмами и свежими телеграфными сообщениями. Среди сообщений одно было приятное: морской министр Воеводский, считавший, что Россия обойдется тем флотом, что у нее есть, – двух старых дырявых галош и одной деревянной рыбацкой байды вполне достаточно, чтобы защитить ее интересы в мире, – пошатнулся в своем кресле. В Морской генеральный штаб пришел новый начальник – князь А. А. Ливен, разделяющий взгляды покойного Брусилова. Известие было приятным. Колчак почувствовал, что в судьбе его вновь может наметиться очередной поворот.
Зимой 1911 года Воеводский загремел со своего кресла. Как, собственно, и ожидалось. Только ноги в роскошных французских штиблетах на спиртовой подошве взвились к потолку, да из сюртука полетела нафталиновая пыль. Колчак, узнав об этом, не сдержался, захлопал в ладони.
Новым морским министром был назначен капитан первого ранга И. К. Григорович [117]– впервые в российской жизни на этот высокий стул сел капитан первого ранга, раньше его занимали только адмиралы с несколькими черными орлами на погонах. Впрочем, капитаном первого ранга новый министр оставался недолго – ему, как и Брусилову когда-то, чуть ли не на второй день присвоили звание адмирала.
Первое, что сделал Григорович, – постарался заполучить под свое крыло лучшие офицерские кадры, в том числе и Колчака. Тот был нужен ему в Петербурге, в его собственном ведомстве, а не среди льдов, на Севере, в полярной экспедиции, хотя интересы министерства простирались и туда. Колчак заколебался – понимал, что если уйдет из экспедиции, то на полярных исследованиях можно будет поставить жирный крест – он вряд ли когда уже вернется на Север.
А с другой стороны, очень хотелось повидать сына – только что родившегося маленького человечка, которого Колчак еще никогда не видел, но уже заранее, заочно, горячо любил.
Колчак решился на очередной служебный зигзаг – его вновь перевели в Морской генеральный штаб, на прежнее, хорошо знакомое место – в Балтийский отдел, заведующим.
Экспедиция 1911 года ушла на Север без него, хотя все разработки, маршруты, режимы стоянок и плавания были подготовлены Колчаком – частично во Владивостоке, частично в Санкт-Петербурге, но в большей степени – всей его предыдущей жизнью, тяжелыми скитаниями по льдам.
За пять последующих лет полярная экспедиция – увы, без Колчака – обследовала наиболее трудные места будущего Северного морского пути, имеющего большое промышленное значение, подчеркиваю – промышленное: открыла землю Императора Николая Второго, [118]которая после революции была переименована в Северную землю, пролив Б. Вилькицкого, [119]остров Цесаревича Алексея, остров А. Вилькицкого и практически открыла – возвращаясь к сказанному ранее – Северный морской путь [120]... Было сделано большое государственное дело.
Но вернемся в 1911 год.
Кроме балтийских проблем Колчак решал также судостроительную программу: важно было, чтобы кроме старых рваных галош, так любимых прежним морским министром, в России появились новые мощные корабли – быстроходные, маневренные, с артиллерией, способной разламывать корпуса неприятельских кораблей и ставить на колени города.
Новым словом в бывшем «галошном» флоте стали подводные лодки.
Одним из самых сильных и авторитетных людей в морском министерстве считался вице-адмирал Николай Оттович фон Эссен – тот самый романтичный прагматик Эссен, немец, тяготеющий своими фамильными корнями к Швеции и безмерно влюбленный в Россию, который в затихшем перед лютой грозой Порт-Артуре отмечал праздники цукими. В 1911 году Эссен был назначен командующим Балтийским флотом.
Эссен так же, как и Колчак, считал – война не за горами. И будет она много тяжелее, чем война с Японией. Германия – противник посерьезней Японии. Придя на Балтику, Эссен прежде всего занялся укреплением береговых крепостей: Кронштадта, Любавы, Ревеля, фортов...
Через год он предложил Колчаку бросить штабную работу – «Бегите от нее, батенька, как заяц от охотника!» – и перейти к нему на Балтийский флот.
– Есть интересное дело, – сказал он Колчаку.
– Какое?
– Даю вам любой эсминец – командуйте! А дальше – посмотрим.
Колчак согласился не раздумывая. Через несколько дней он вступил на палубу эскадренного миноносца «Уссуриец».
Шел тысяча девятьсот двенадцатый год.
И хотя до новой войны было еще далеко, она действительно здорово чувствовалась. На западе заметно сгущались пороховые тучи. Государь Николай Александрович относился к этим тучам равнодушно: чему бывать, того не миновать, – с упоением колол дрова для кухни, каждое утро делал гимнастику, с Гришкой Распутиным хлестал «мадерцу» – причем царь быстро соловел, молол языком всякую чепуху, а Гришка, наоборот, становился все трезвее и трезвее, нахальнее, прилипчивее, старался подсунуть раскисшему царю какую-нибудь идейку, с которой он бы имел выгоду, либо посадить на хлебное место верного человечка... Проку государству от этого человечка, естественно, никакого, убытка гораздо больше, чем прибыли, но зато человечек тот – верный, он никогда не будет вставлять палки в Гришкины колеса.
– Ты мне, отец Григорий, по поводу своего протеже... это самое, оставь, – царь вяло щелкал пальцами, – ну, это самое...
Что такое «протеже», Распутин не знал, поэтому втыкал в царя грозный стеклянный взгляд, словно
