– Ы-ы-ых! – задавленно выкрикнул Масуд, ныряя за ближайший валун, с ходу ударился о холодную твердь, до крови рассек себе руку и висок. Сплюнул: – Вот шакалы! Раньше у пограничников здесь окопа не было. Когда вырыли? Когда? – он с досадой ударил кулаком по камню, за которым сейчас лежал.
В ответ что-то гулко и страшно загрохотало, земля под телом Масуда дрогнула. Он не сразу понял, что по камню прошлась пулеметная очередь, тяжелые литые плошки металла были способны встряхнуть не только тяжелый, в несколько десятков тонн весом валун – способны были даже встряхнуть и разрушить большую скалу. Масуд сжался, подтянул колени к голове, становясь маленьким, совсем маленьким, обреченно закрыл глаза.
Это самое нужное, самое милое дело на войне – стать маленьким, чем меньше – тем лучше, тогда большой пуле будет трудно отыскать человека, быть может, она никогда не найдет Масуда, – от тяжелого грохота хотелось испариться, зарыться по-червячьи в землю, заползти под камень, прикрыть голову руками и затихнуть там.
Он открыл глаза и неожиданно недалеко от себя увидел мертвого, с раскрытым ртом, из которого медленными затихающими толчками вытекала кровь, лицо убитого «аристократа» – специалиста, стрелявшего по заставе из реактивной установки, тихо позвал его:
– Ибрагим! А, Ибрагим!
Ибрагим не отозвался, он уже не слышал сейчас Масуда.
Чуть дальше лежал памирец. Муалима можно было узнать лишь по фасонистой пятнистой куртке, которая, впрочем, перестала быть фасонистой, – лица он не имел, лицо его было стесано, раскроено пулей, прикладом автомата, вбитого в него, в рот вляпался отлетевший откуда-то каменный обломок, оторванный автоматный ствол лежал рядом. Масуд одолел тошноту, подступившую к горлу, и на всякий случай позвал командира:
– Муалим! А, муалим!
Памирец не отвечал. Камень, за которым лежал Масуд, снова задрожал от тяжелых гулких ударов – по нему опять прошлась очередь пулемета, вверх полетели электрические брызги огня, каменные осколки, гулко попадали на землю. Один свалился Масуду на голову, выбил в ушах звон.
– Муалим! – вновь позвал Масуд.
Звать памирца было бесполезно, боевики остались без командира, и Масуд понял, что теперь он сам может стать командиром. Так однажды произошло и с его дедом на фронте, когда воевали с немцами, дед сам, добровольно, без всяких приказаний, заменил в атаке убитого командира взвода – русского паренька- лейтенанта, певучеголосого вологодца, и получил за это орден Красной Звезды, да и в школе Масуд, на уроке литературы, писал однажды сочинение по какой-то книжке, название которой не помнил, где также было рассказано, как солдат заменяет в бою убитого командира.
Не стало муалима – Аллах прибрал его к себе, – ну что ж, значит, так оно должно и быть, теперь он – муалим. Масуд выплюнул изо рта каменные, невкусно хрустевшие на зубах крошки, потом, почувствовав, что пулемет перестал бить, – пограничники, видно, вставляли новую ленту, приподнялся над камнем.
Было светло, как утром, и хорошо видно: ярко светила луна, застава догорала, огонь суматошно метался по каменьям долины, выхватывал то одно, то другое – будто луч прожектора бегал, светились редкие перистые облака – хоть утро еще не наступило, а Масуд почувствовал, что в судьбе его оно наступило, – он теперь муалим, старший, учитель – он, а не жестокий памирец.
– Эй! – позвал Масуд слабым голосом, – эй, оставшиеся в живых, – отходим! – Он откашлялся, повысил голос. – Все подчиняются теперь мне, я отныне старший. Всем это понятно? Отходим. Слушай мою команду! За мной!
Несколько человек, лежавших на земле, отозвались на оклик Масуда, зашевелились.
– За мной! – снова скомандовал Масуд. – Нас этот дурак Файзулло прямо на пулемет вывел, погубил нас… За мной! – он пулей вылетел из-за камня, стремительно, почти по воздуху, одолел расстояние до другого камня, упал за него. Приподнялся на руках, удовлетворенно отметил, что его команде последовали несколько человек – пошли также короткими перебежками, от камня к камню, – кивнул удовлетворенно: – Хорошо… Хорошо, правоверные!
Через несколько минут Масуд вывел оставшихся в живых боевиков из зоны огня, пересчитал их: было всего девять человек.
А двадцать минут назад по тропе бежали к заставе сорок два человека. Девять от сорока двух – да-а, негусто, за такой маневр тело памирца Файзуллы надо бросить собакам, он заслуживает этого. Масуд озадаченно почесал затылок. Был он совсем еще мальчишкой – тощим, гладкощеким, с редкой порослью, пробившейся под носом, с маслянисто-черными ласковыми глазами, – и, как всякому мальчишке, вчерашнему школяру Масуду хотелось подвигов.
Но девять оставшихся в живых из сорока двух человек – это много… Это было страшно даже Масуду, который к крови относился очень легко и считал, что он ничего на свете не боится.
Хуже всего пришлось десантникам, засаде, в которой находились Взрывпакет и прапорщик Грицук. После короткой передышки и громкой, в которой буквально лопались барабанные перепонки, тишины – именно ею восхитился памирец, посчитав, что с заставой все покончено, – на засаду начали накатывать валы душманов.
– Это что же, сюда весь Афганистан бросился, что ли? – ругался Взрывпакет, поворачивая потное, красное от напряжения лицо к напарнику. – Ты за лентой следи, за лентой! Не дай бог перекос – от нас тогда одно сырое место оставят!
После второй атаки последовала третья – практически без передышки, вслед за третьей – четвертая. Десантников спасало то, что недалеко от засады была расположена каменная горловина; любая накатывающая волна должна была сжаться, чтобы втиснуться в горловину, а сжимаясь, попадала под огонь назарьинского пулемета.
Лейтенант жестко сжимал глаза, ругался во время стрельбы и зло скалил зубы.
В минуты передышки поворачивал к прапорщику потное лицо и что-нибудь говорил: ему важно было слышать свой голос.
– Китайский вариант, – сказал он на этот раз. – Помнишь, китайцы на вьетнамцев лет двадцать назад полезли? Китайцев было много, вьетнамцев мало, но боевого опыта у китайцев было меньше, чем у вьетнамцев. Боевой опыт победил, вьетнамцы положили китайскую несметь на землю пятками вместе, носками врозь. Встречали их пулеметами, только перегревшиеся стволы меняли один за другим и без задержки отправляли хунгузов на тот свет. Очень лихая была, Грицук, операция, весь мир удивила.
– Я-то помню, лейтенант, а вы тогда маленьким были, под стол пешком ходили…
– Все верно, но эту операцию мы специально в училище изучали, – Взрывпакет, ожесточаясь, сплюнул что-то невидимое на землю, помотал головой.
– Чего-нибудь случилось?
– На зубах горечь какая-то. Такое впечатление, что «эрес» съел. Кстати, возможно, что один из «эресов» был химическим.
Грицук насупился, свел брови вместе, – сообщение лейтенанта ему не понравилось, еще не хватало оставить в здешних камнях собственные легкие, – в следующий миг молча приложился к автомату, очередью прошелся по недалеким, недобро зашумевшим камышам.
– Бегает там какая-то тварь, – через минуту сообщил он, – не пойму, какая. Камышовый кот, может?
– Камышовые коты здесь не водятся.
– Тогда кабан.
– Ага, на двух ногах, – подтвердил Назарьин, – в чалме. Я тоже заметил. Минуту назад шевелился, сейчас не шевелится. Не до того…
По камышам, будто по живым, пробежала дрожь, Грицук снова дал по ним очередь, Назарьин тоже развернул пулемет в сторону камышей.
– Кабаны, – недовольно пробормотал Грицук.
– Слишком много их что-то… Целое стадо. Молодец Грицук, вовремя раскусил планы ворога, – похвалил Назарьин и также дал по камышам очередь – длинную, превратившую сухие стебли в рубленую капусту, помотал головой огорченно: – Эх, близко очень мы находимся от этого места – из рогатки можно достать.
