колотится. — Старуха Маша опустилась было на свой стул, но, глянув еще раз на Ольгу, вскочила. Шлепнула себя по бокам. — Клава, у нас в деревне рыжая Марфа была. Помнишь?
— Не помню, — сказала бабушка. — Садись, Маша, пироги кушай.
Маша уселась наконец, положила себе на тарелку винегрет, налила себе шампанского в стакан.
— Люблю шампанское и винегрет. Ты с нас пример не бери, — сказала она Ольге. — Мы старухи, мы и выпить можем.
Дворничиха подтолкнула Ольгу.
— А ну закрути. На поджилках умеешь?
Ольга подняла обруч. Пустила его вокруг шеи, просунула в него, крутящийся, руки. Крутит на груди, на талии, на коленках.
Маша выпила и навалилась на бабушку.
— Как же ты, Клаша, не помнишь рыжую Марфу? Ее ведьмой считали по предрассудку. У нее дурной глаз был.
Бабушка печально потрясла головой.
— Не помню. Кушайте пироги.
— Дай-ка я покручу, — попросила Ольгу дворничиха. Встала, пустила обруч вокруг талии и захохотала: — Вот бес — щекотно.
— Ты не от инфаркта умрешь — от хохота, — недовольно проворчала старуха Маша. — Возраста своего не уважаешь.
— Чего мне его уважать?
Ольга подставила дворничихе стул.
— Вот кто мой возраст пускай уважает — дети. Я со своим возрастом только мирюсь. Приходится, ничего не поделаешь. А ну, закрути.
Ольга подняла обруч, запустила его так быстро, словно она сама шпулька и на нее нитка наматывается.
Старуха Маша поморщилась.
— Перестань крутить хупалку, у меня от нее в голове мелькает. Рыжая Марфа такая же упрямая была, поперечная. — Маша опять повернулась к бабушке. — Ну, вспомнила? Мар-фа ры-жа-ая.
— Ольга, садись. Ешь пироги, — приказала бабушка.
Ольга потрясла головой.
— Не хочу. Я в Архангельске ела.
— Сейчас дети закормленные, — словно извиняясь за внучку, сказала бабушка. — Даже вкусненького не хотят.
— Закормленные. Особенно мой Аркадий, — кивнула старуха Маша. — Как же ты, Клаша, не помнишь рыжую Марфу? На высоких каблуках все еще фасонишь, а памяти нет, — рассердилась она. — Ну, Марфа… Неужели не помнишь? Она за поскотиной жила. На отрубе. У реки.
— Не помню Марфу! — Бабушка тоже начала сердиться. — А каблуки к этому не касаются. Чем выше каблук, тем выше у женщины настроение.
— Не воображай. Ты всегда воображала — старые песни на новый лад перекраивала. — Маша махнула на бабушку рукой, повернулась к старухе Даше. — Я говорю, у нас в деревне рыжая Марфа жила. Я соображаю: на кого девчонка похожа? На рыжую Марфу похожа. Такой же зловредный цвет. И угораздило же такой родиться! Бедняжка. — Старуха Маша погладила Ольгу по голове. Поцеловала.
Ольга съежилась.
— Рыжая Марфа несчастная. Она, знаешь, померла от мороза. Закоченела. У нее изба сгорела до угольков. Ей ночевать негде было, и никто ее к себе не пустил. Все за скотину боялись. Марфа своими бесстыжими глазами на скотину хворь наводила. Темный народ был. Так и замерзла. Нашли ее утром на паперти. Лежит снегом засыпанная, только рыжие волосы на снегу горят.
Ольга еще больше съежилась.
Маша сорвалась с места, побежала к окну.
— Ты что перестал? Играй вальс из Ляховицкой. Ляховицкая на шкафу! — закричала она.
Старуха Даша обняла Ольгу.
— Не обращай внимания. Маша старуха добрая. Чуткости у нее маловато, а доброта есть. Последним поделится.
— Неужели добротой можно оправдать глупость? — спросила Ольга.
Бабушка кинула на нее растерянный взгляд.
— Помолчи, не тебе судить Машу. Не доросла. Кушай вот вкусненькое.
— Я ее не сужу. Я ее просто боюсь.
— Нашел? — крикнула Маша в окно. — Медленно играй, не скачи по клавишам, как козел по грядкам.
Она вернулась к столу, села грузно и снова принялась терзать бабушку:
— Ну, как же ты, Клаша, не помнишь рыжую Марфу? Такой цвет и в гробу вспомнить можно.
— Я твоему Аркашке за этот самый цвет уши нарвала, — сказала старая дворничиха.
— То-то он сегодня фальшивит. — Маша откусила пирога. — У тебя своих нет, потому и хохочешь.
— Ага. Я своих в войну похоронила.
— Легко тебе живется! — Старуха Маша сказала это по инерции, потом спохватилась и добавила: — Я бы на твоем месте икала от горя.
Дворничиха поперхнулась, пробормотала с натугой:
— Ну, беда.
Маша еще пирога откусила. Причмокнула.
— Вкусный пирог. Ты, Клаша, всегда была мастерица пироги печь… Марфину избу Аграфена- солдатка спалила из ревности. Ну, как же ты, Клаша, не помнишь рыжую Марфу? Марфа же тебе родственницей приходилась. Ну, ну… Вспомнила? Ры-жа-я. Ею ребятишек в деревне пугали.
— Не было у меня рыжих родственников, — сказала бабушка.
— Как же не было, когда я знаю, что были. Рыжая Марфа твоя родственница.
За окном заиграли вальс, медленный и торжественный. И все вокруг подтянулось: кресла у стен словно щелкнули каблуками, кот в подвале перестал мышь ловить, принялся вылизывать грязь с боков.
— Не этот! — вскочила старуха Маша. — Я тебе велела не этот играть. Другой! — Она хрипло и фальшиво запела: — Ум-па-па, ум-па. Ля-ля-ля-ля, тру-ля-ля… Понял?
За окном заиграли другой вальс.
— Когда хочешь, тогда можешь, — сказала старуха Маша.
Ольгина бабушка упрекнула ее:
— И вообще, Маша, нечуткая ты. При рыжем нельзя о рыжем разговаривать. Нетактично. Своего Аркашку на рояле учишь, а у самой тактичности нет. Даже когда в трамвае один рыжий сидит и вошел второй, он никогда с ним рядом не сядет.
— Это ихнее дело, — заявила Маша. — Господь с ними, я их не осуждаю. А Ольга — она же своя. Она на меня не обидится. Морковочка. — Старуха поцеловала Ольгу и объяснила: — Я твою бабку о Марфе спрашиваю, чтобы она биографию вспомнила. — Маша повернулась к бабушке. — От родственников отказывается. Какая безродная. Может быть, тебя в капусте нашли? Мне мораль читаешь, а сама от своих открещиваешься. Я вот от родственников не откажусь. Будь он хоть вором. Я его заклеймлю, в лицо ему плюну, а отказаться — не откажусь.
— Не было у меня рыжих родственников, — с угрозой в голосе сказала бабушка.
Дворничиха прошептала Ольге:
— Не обращай внимания. Они, сколько я их помню, все время спорят.
— Если еще хоть слово про рыжую Марфу, я улечу обратно на Север, — прошептала Ольга.
— Что ты, милая.
За окном печально и ломко затренькала балалайка.
— Шурик страдает, — сказала Клаша.
— Любовь, — улыбнулась Даша.
