сестер Тизенгаузен было немало итальянских аристократок. Были и знатные польки -- в том числе дочь тогдашнего русского министра иностранных дел князя Адама Чарторийского. Для дочерей русского посланника не существовало 'пропасти, которая отделяла иностранцев от тосканцев' {Дневник Фикельмон, с. 18.}. Среди посетителей салона родителей двенадцатилетняя Долли, несомненно, видела в 1816 году и, можно думать, навсегда запомнила М-me де Сталь. Знаменитая писательница во время своего пребывания во Флоренции познакомилась с семьей русского поверенного в делах. В одном из писем к своей тамошней приятельнице, графине Луизе д'Альбани, она просит ее рекомендовать некую леди Джерсей супругам Хитрово, которые 'должны хорошо принять в своем салоне эту очаровательную особу' {Там же, с. 15.}. Недавно чешская исследовательница Мария Ульрихова {Marie Ulrichova. Lettres de Madame de Stael conservees en Boheme (Мария Ульрихова. Письма M-me de Сталь, хранящиеся в Чехии). Prague, 1959, с. 79. Письма опубликованы с сохранением очень неправильной орфографии и пунктуации автора.} опубликовала в Праге небольшое любезное письмо М-me де Сталь к генералу Хитрово, в котором содержится подобная же просьба:
'Его Превосходительству генералу Хитрово,
посланнику Русского Императора во Флоренции.
Я вам писала из Болоньи, дорогой генерал, и вы мне не ответили -- таковы русские, в тысячу раз более легкомысленные, чем французы. Несмотря на свое злопамятство, я рекомендую вам господина и госпожу Артур, моих знакомых ирландцев, которые год тому назад собирали в своем салоне в Париже самое приятное общество -- попросите госпожу Хитрово, у которой столько любезной доброты, хорошо их принять ради меня и постарайтесь вспомнить о моих дружеских чувствах к вам, чтобы оживить ваши. До свидания. Все, окружающие меня {Вероятно, М-me де Сталь имеет в виду сына Августа, немецкого писателя Вильгельма Шлегеля и своего друга Альберта Рокка, сопровождавших ее во время путешествия по Италии.}, вспоминают о вас и,-- на самом деле,-- это очень нужно.
Копе {Швейцарская резиденция де Сталь.}, 22 августа 1816. С дружеским приветом
Н(еккер) де Сталь Г(ольштейн)'.
Генерал Хитрово, очевидно, умел нравиться и некоторым известным людям в Европе. Письмо М-me де Сталь показывает, что между ней и русским генералом существовали если и не дружеские, то все же очень хорошие отношения. В противном случае знаменитая и уже очень немолодая писательница {В 1816 году М-me де Сталь (1766--1817) был 51 год. Год спустя она умерла.}не обратилась бы снова к человеку, который не потрудился ей ответить. Очень рано -- лет с четырнадцати, если не с тринадцати, Долли начала 'выезжать в свет' вместе с матерью и сестрой. Во Флоренции, надо сказать, единого высшего общества не было. Католическая итальянская аристократия держалась особняком. Иностранцев там принимали неохотно. Очень замкнутая, чинная и довольно скучная среда, особенно старшее поколение. Был во Флоренции и двор. Не бог весть какой государь великий герцог Тосканский, но жил Фердинанд III в своей резиденции, дворце Питти, как монарх великой державы. Английская путешественница, леди Кемпбелл, побывавшая в 1817 году на придворном празднестве, пишет в своем дневнике: 'Устройство дворцовой службы, число прислуги и стражи намного превосходит то, что видишь при наших дворах' {Дневник Фикельмон, с. 17.}. Возможно, что во Флоренции на протяжении веков сохранялась по традиции пышность Лоренцо Великолепного. Семья русского поверенного в делах не только бывала во дворце, но и близко познакомилась с родными герцога. Молодая наследная принцесса Анна- Каролина (1799--1832), для Долли Тизенгаузен просто 'Нани', стала ее любимой старшей подругой. Впоследствии, когда Анна-Каролина, с 1824 года великая герцогиня Тосканская, мучительно умирала, Дарья Федоровна записала в дневнике 16 декабря 1831 года: 'Столько лет уже я люблю ее, как сестру <... > дня не проходит, чтобы я мысленно не была с ней. Это подлинная любовь, а для нее не существует ни времени, ни разлуки' {Дневник Фикельмон, с. 179.}. Для нас эта дружба, завязавшаяся в те годы, когда Долли была еще девочкой-подростком, интересна тем, что, по всему судя, будущая австрийская посольша почти с детства привыкла обходиться запросто с 'высокими' и 'высочайшими' особами и видеть в них просто людей. Нам еще придется вернуться к этому качеству графини Дарьи Федоровны Фикельмон по поводу одной необыкновенной страницы ее жизни, которая только сейчас становится известной. Сестра Долли, Екатерина, по-видимому, несмотря на свою молодость, была в приятельских отношениях с мужем Анны-Каролины, наследником тосканского престола, герцогом Леопольдом (1797--1870). В письмах 1848 года к сестре графиня Фикельмон не раз называет его 'ton ami de Florence' -- 'твой флорентийский друг'. Однако сама Долли почему-то относилась к этому герцогу довольно неприязненно. Мне думается поэтому, что при всей своей любви к 'Нани' она не очень охотно бывала в пышном дворце Питти с его все же стеснительным этикетом. Вероятно, молоденькой девушке веселее было в другом кругу. Его составляли знатные и, во всяком случае, богатые туристы разных национальностей, главным образом англичане и американцы. На балу и в этом международном обществе Долли увидел однажды французский путешественник Луи Симон, судья взыскательный и строгий. В своей книге {Louis Simond. Voyage en Italie et en Sicile (Луи Симон. Путешествие в Италию и Сицилию), V. I. Paris, 1828, p. 122-- 123 (франц.).} он находит манеры молодых англичанок и американок чересчур развязными. Зато падчерицей русского дипломата он не налюбуется. 'Видите, сказал я в свою очередь синьору Фаббрини <... > эту молодую особу, которая не менее прекрасна, чем предмет ваших сарказмов, но, по-видимому, сама этого не замечает. Она вернулась к матери после танца и, как кажется, боязливо колеблется, принять ли ей руку подошедшего кавалера. С одной стороны, у нее откровенное желание продолжить, а с другой -- страх за то, не слишком ли много она танцевала, но ни малейшей степени расчета. Она непосредственна и восприимчива -- один нежный и встревоженный взгляд матери заставляет ее решиться и отклонить самым любезным образом обращенное к ней приглашение. Видите, она набрасывает шубку и собирается уезжать'. Луи Симон замечает дальше, что русская барышня очень напоминает ему по своему облику англичанку, но англичанку хорошо воспитанную. В начале 1817 года генерала Хитрово постигла служебная и денежная катастрофа; возможно, что та и другая были связаны между собой. До сих пор мы знали о них очень мало. Все тот же Ф. Г. Головкин, подружившийся с русским дипломатом и принимавший большое участие в упорядочении его донельзя запутанных дел, сообщает об этой печальной истории ряд подробностей, которые, по-видимому, соответствуют истине. 25 марта этого года он пишет своей французской кузине Местраль д'Аррофон: 'В один прекрасный день ко мне является генерал Хитрово, в страшно расстроенном виде <...> он сознался, что в том отчаянном положении, в котором находятся его дела, и в тот момент, когда он ожидал помощи {От императора Александра I.}, ставшей для него необходимой, он получил ошеломляющее известие о потере своего места; что это место совсем упразднено {В целях сокращения расходов по дипломатическому представительству обязанности поверенного в делах были переданы русскому послу в Риме А. Я. Италинскому.}, и что ему отказывают в какой-либо помощи; и, наконец, что немилость эта, по-видимому, решена бесповоротно, так как ему предоставляют маленькую пенсию, но с условием, чтобы он оставался жить в Тоскане'. Н. Ф. Хитрово, очевидно, впал в Петербурге в немилость. Возможно, что она была вызвана тем, что до столицы дошли сведения о его неразумных тратах и безнадежном финансовом положении. Поверенному в делах, должность которого упразднялась, не только не предоставили другой пост, но -- мало того (если не ошибается Головкин) -- поставили условием для получения пенсии жить по-прежнему в Тоскане. Эта совершенно необычная мера, быть может, имела целью побудить Хитрово уплатить свои крайне неуместные для дипломата долги. Выяснением их занялся Головкин {Ф. Г. Головкин, надо сказать, был русским только по имени. Он принадлежал к заграничной, совершенно обыностранившейся ветви этого графского рода, был лютеранином и совершенно не знал русского языка.}. 21 апреля 1817 года Федор Гаврилович пишет своей французской кузине: 'Генерал Хитрово переносит свое несчастие мужественно <...> Он все продает и рассчитывается со своими кредиторами; свое хозяйство он упразднил и нанял маленькую квартиру'. Таким образом, совсем еще девочкой (ей было 12 лет), Долли Тизенгаузен после 'открытого дома', где постоянно устраивались (в долг) роскошные приемы, снова попала в очень скромную обстановку. Об этой флорентийской катастрофе семьи в известных нам записках Дарьи Федоровны упоминаний нет. Впрочем, придворные круги и высокопоставленные знакомые, узнав о несчастии, постигшем генерала, от семьи Хитрово не отвернулись. По словам Головкина, 'все устроилось как нельзя лучше <... > Двор и общество выказали еще больше участия, чем мог ожидать этот бедняга. Для меня
