– Жалко.
Генька всё знал про боль. И никто не видел, как он плачет.
Сейчас он стоял перед Вандербулем, рассматривал граммофонную пластинку, словно она разбилась. Вандербуль тоже смотрел на эту пластинку, переминался с ноги на ногу. Генька вытер пластинку рукавом, поставил её в проигрыватель. В динамике загремели трубы, заверещали скрипки, рояль сыпал звуки, словно падала из шкафа посуда. Музыка была очень громкая, очень победная.
– Что делать? – спросил Генька тихо.
Вандербуль уже знал: нужно сделать такое, чтобы люди пооткрывали рты от восхищения и чтобы смотрели на тебя, как на чудо.
– Позовём ребят, – сказал Вандербуль.
Пришли Лёшка-Хвальба, Шурик-Простокваша, девчонка Люциндра.
Сидели на кухне.
– Я опущу руку в кипящую воду, – сказал Вандербуль. – Кто будет считать до пяти?
У Лёшки обвисли уши. Люциндра вцепилась пальцами в табурет. Шурик проглотил слюну.
– Ты опустишь?
– Я.
Шурик забормотал быстро-быстро.
– Давай лучше завтра. Завтра суббота.
Генька, ни на кого не глядя, зажег газ. Поставил на огонь кастрюлю с водой.
– Я буду считать, – медленно сказал Лёшка-Хвальба. Он встал, прислонился к стене, прилип к ней, как переводная картинка. – Если человек хочет, пускай хоть застрелится.
Люциндра и Генька переглянулись и побледнели.
– Нетушки, – прошептала Люциндра. Она повернулась к Лёшке, сказала с неожиданной злостью: – А ты молчи, молчи! Я сама буду считать. – И спрятала под табурет исцарапанные лодыжки.
– Считай, – Лёшка плюнул на чистый линолеум. – Только вслух.
Огонь под кастрюлей был похож на голубую ромашку. На дрожащих её концах переходил в малиновый с мгновенными ярко-красными искрами.
Вандербуль пытался представить себе героев, с улыбкой идущих на казнь. Великие герои окаменели, как памятники, занесённые снегом.
Донышко и стены кастрюли обросли пузырями. Мелкие, блестящие пузыри налипли на алюминий, словно вылезли из всех его металлических пор. Несколько пузырьков оторвались, полетели кверху и растворились, не дойдя до поверхности. Потом вдруг все пузыри дрогнули, стремительно ринулись вверх. На самом дне вода уплотнилась, заблестела серым свинцовым блеском, поднялась мягким ударом и закрутилась, сотрясая кастрюлю.
– Ты кого-нибудь ругай на чём свет стоит, – научил его Генька. – Тогда не так больно.
В кухне было тихо и очень безмолвно. Только клокотала вода, беспощадно горячая.
– Закипела, – прошептал Шурик.
Лёшка сказал, отступя от стены:
– Ну, давай.
Люциндра захлопнула рот дрожащей ладонью.
«Кого бы ругать? – подумал про себя Вандербуль, – Может быть, генерала Франко? Франко дурак. Фашист. Ну да, дурак, подлец и мерзавец!» Перед ним всплывала фигурка, похожая на котенка в пилотке. Лохматенькое существо скалило рот. Оно было смешным и жалким.
Вандербуль засучил рукава, посмотрел на ребят, онемевших от любопытства. Взял свою левую руку правой рукой, словно боялся, что она испугается.
«Франко, ты дурак! Беззубый убийца. Всё равно всем вам будет конец!»
Сунул руку в кипящую воду.
«Фра-а – а!!» – закричало у него внутри. Он забыл сразу все слова и проклятья. Мохнатенькое существо оскалилось ещё шире и пропало в красных кругах. Воль ударила ему в локоть, ринулась в ноги. В голову. Воль переполнила Вандербуля. Вышла наружу.
«Ба-ба – ба…» – стучало у Вандербуля в висках. Он отчетливо слышал, как ребята перестали дышать, как громыхает в кастрюле вода, как жалобно трётся о форточку занавеска. Как Люциндра считает с пулемётной скоростью, почти кричит:
– Раздватричетырепять!
Он выхватил руку из кастрюли. Шагнул к раковине. Генька уже открыл кран.
Под холодной струёй боль опала. Ноги перестали дрожать.
«Может быть, зря, – медленно думалось Вандербулю, – может быть, я останусь теперь без руки». Но это его не пугало.
Рука набухала на глазах. Пальцы растопырились в разные стороны.
Люциндра заплакала.
