сказал:
– О родителях ты не подумал, конечно.
Вандербуль опустил голову. Обожжённую руку он сунул между колен. Кровь в руке билась толчками, она словно продолжала счёт, начатый Люциндрой на кухне. Только счёт был сейчас очень медленный, и другая боль, посильнее ожога, росла в Вандербуле.
Он опять подошёл к своему дому. Он знал на нём каждую выбоину, каждую надпись в парадных.
Из подворотни выбежала Люциндра, Вандербуль вздрогнул, спрятался за дерево. Чулки у Люциндры один длиннее, другой короче. Новые туфли велики – задники шлёпают.
Люциндра постояла возле парадной и убежала обратно.
Вандербулю хотелось догнать её, но он не сдвинулся с места.
Из проулка вышла старушка в чёрном пальто с побелевшими от древности швами. Она мелко шагала за лохматым терьером. Пёс хрипло и часто дышал. Останавливался, скорбно смотрел на разъевшихся голубей. Это был пёс-астматик, старый, неумирающий пёс. Вандербуль когда-то боялся его.
– Дышишь ещё, – обрадованно сказал Вандербуль.
Пёс ткнулся ему в ноги и, жалуясь, задрожал.
– Он уже плохо видит, – сказала старушка. – Он добрый.
В воздухе стоял слабый запах травы. Бензиновая гарь не смешивалась с этим запахом, как жир не смешивается с чистой водой.
Вандербуль знал: мама сегодня не уснёт всю ночь. Она будет ходить, поправлять на нём одеяло. А отец скажет ей:
– Ну, успокойся… Ну, всё в порядке…
Вандербулю стало тоскливо от этих мыслей – невозможно терпеть.
Кто-то тронул его за рукав.
Вандербуль поднял глаза. Перед ним стояли Люциндра и Генька.
– Хорошо, что мы тебя встретили первые, – сказал Генька.
Они потащили его от подворотни, пролезли сквозь дыру в заборе и, ничего не объясняя, затолкали в чужую парадную.
На площадке третьего этажа они подвели Вандербуля к окну. На улице среди редких прохожих ходила мама. Она ходила взад и вперёд.
– Говорят, матери на расстоянии чувствуют всё, что творится с их детьми, – сказала Люциндра.
– Она уже неделю так ходит, – сказал Генька.
Во рту у Вандербуля стало сухо и жарко. Он смотрел на мать, похудевшую за эти дни.
Во дворе кричала маленькая девочка тонким печальным голосом:
– Мама!
И снова кричала, задрав голову к немому окну:
– Мамуся!
Вандербуль побежал вниз по лестнице, слыша все время крик девочки:
– Мама!.. Мамуся!..
СЛАВКА
ЕДУТ НА КОРАБЛЕ ЛЮДИ
Если долго ехать на разном транспорте, то, конечно, в голову может прийти мысль, будто всё население страны бросило жилища и пустилось в дорогу.
Кричали поезда в ночи. Их крик будил ребятишек, которые чмокали соски и, наверное, воображали, будто мир – это всё, что мелькает, будто дом – это всё, что трясется и мчится куда-то вперёд.
Поезда бегут по синим рельсам.
Самолеты летят по синему небу.
Корабли идут по синей воде.
Славка сам придумал такие слова. Он поёт шёпотом, чтобы мама не слышала. Иначе она скажет, что Славка – на редкость бездарный сын. Славка был очень застенчивым. Он стеснялся даже собственной тени. Он всегда становился так, чтобы тень его не падала на других.
Славка хотел сочинить такие слова, будто есть на земле конечная станция, где сходятся все поезда, пароходы и самолёты. Ведь есть же где-то конец всех дорог.
Славка ехал в купейном вагоне. Летел на самолёте АН-2, в котором двенадцать мест.
Теперь Славка ехал по широкому лиману с жёлтой водой. На большом пассажирском катере с птичьим названием «Ласточка».
На палубе всякие разговоры.
Толстая женщина с тремя внуками говорит:
