– Батька бушует, – сообщил Пашка.
– Он тебя драть будет, – сказал младший, Петька, жалостливо оттопырив губу. – Нас уже драл.
Варька поставила рыбу на крыльцо. Батька дерёт не шибко, он больше ярится и делает вид, что страшен. Придётся побегать. По такой жаре!
На крыльцо выскочила бабка. Босиком. Закричала на братьев:
– Я вам чего велела? А вы чем занялись?
Братья трусцой побежали к забору, к большой куче будылья. Набрали по охапке и направились в дом. Впереди Пашка, позади Петька, выпятив животы барабаном.
Бабушка увидела ведро с рыбой. Схватила его, заметалась по двору.
«Окатить бы себя водой из колодца», – подумала Варька.
Бабка спрятала рыбу.
– Бушует, – сказала она. – Ты уж, Варька, не возражай.
Бабушка подтолкнула Варьку в дом, впереди себя. Заголосила с порога:
– Да нешто я думала!.. Упаси бог, я по дурости!
Бабушкин голос стал пустым, визгливым – словно скребли по железу.
Отец прицеплял возле зеркала галстук. Ворот полосатой рубашки был смят.
– Варька, – сказал он, – попроси мою тёщу, твою разлюбезную бабушку, пускай она смолкнет.
Отец заправил рубашку, стянул брюки ремнём туго, так что слова у него стали прерываться и хрипнуть. Ворот рубахи не слушался – торчал вперёд.
– Я вам кто?! – закричал отец, подскочив к бабушке. – Вы чего добиваетесь? Чтобы я сам себе в лицо наплевал? Чтобы я потерял о себе последнее представление?
Бабка собирала на стол тарелки. Она вздыхала, с раскаянием закатывала глаза.
– Я же ж сослепу. Не шуми, свою крупицу и воробей тянет.
Пашка и Петька деловито толкались у плиты. Пихали в топку будыльё. Разговор с ними уже был закончен. Они чувствовали себя в полной безопасности. Они теперь были зрители и с нетерпением ждали, когда отец примется за свою старшую дочку. Варька погрозила им кулаком. Братья безжалостно ухмыльнулись.
Бабка нарезала хлеб.
– Ты хоть поешь, – сказала она отцу.
– Не буду… – Отец накинул суконный пиджак. – Варька, скажи моей тёще, пусть не заботится. Я знаю, где я поем.
Размашисто перекрестясь, бабка крикнула:
– Господи!
«Ужас, – подумала Варька, – такая моя семья. Бабка только и говорит о гордости, а у самой её ни на грош – одна хитрость. Батька? Он и на мужика-то похож, только когда небритый. Разве отец этого ненавистного Васьки стал бы так вести себя? Наверное, когда входит он в свою коммунальную квартиру, все встают, даже если и не видят его». Коммунальная квартира представлялась Варьке просторной, в коврах, с зеркалами и креслами. Варька стала возле дверей, придала себе гордую, независимую осанку.
Братья вскочили из-за плиты. Им уже надоело ждать. Они жаждали справедливости.
– Папка, Варьку забыл, – сказал Пашка.
Петька ткнул в Варьку пальцем.
– Варька-то, вот она, дожидается.
Отец повернулся к Варьке. В его глазах не было злости. Он не таращил их, как бывало, чтобы напугать. В отцовских глазах Варька заметила тоску и обиду.
– Эх ты, – сказал он. И, скорее по привычке, потянулся к ремню.
– За что? – Варька попятилась к двери. «Дура, чего стояла?»
Отец выдернул ремень с треском.
– И говорить мне с тобой неохота, торговка. – Он топнул ногой, как бы подав сигнал к началу.
Братья замерли в восторженном ожидании. А Варьке что ждать – дверь открыта.
Батька драл Варьку за соответствие. Он говорил: «Если ты на рояле играешь, нечего тебе на базаре делать. И вообще».
Батька никогда не договаривал своих мыслей, считал: если родитель дерёт, – стало быть, учит.
Крыльцо… Сарай… Колодец…
Возле сарая вильнуть – отец непременно споткнется о старые оглобли, заросшие травой. Он об них всегда спотыкается… Варька вильнула, обернулась и спросила:
– За что?
– Знаешь, – пропыхтел отец. – Сговорилась с бабкой меня позорить. А за побег тебе будет прибавка. – Он поднялся, отряхнул штаны. – За ловушку тоже. Я колено ушиб.
