– Я бы не упал. Я ещё и не такое терпел, – самозабвенно похвастал Лёшка-Хвальба.
– А ты попробуй, – сказала Люциндра,
– Нашла дурака.
Вандербуль глядел в Лёшкины выпуклые глаза. Что-то затвердело у него внутри. Все предметы во дворе стали вдруг мельче, отчетливее, они как будто слегка отодвинулись. И Лёшка отодвинулся, и Люциндра. В глазах у Люциндры отражаются Генька и Шурик. Руки у Вандербуля стали легкими и горячими. Такими горячими, что защипало ладони.
– Я вырву, – сказал Вандербуль.
– Ты?
– А неужели ты? – сказал Вандербуль.
Он спрыгнул с трансформаторной будки и, прихрамывая, пошёл к подворотне. Ребята посыпались за ним. В подворотне Генька остановил их.
– Пусть один идёт.
– Соврёт, – заупрямился Лёшка-Хвальба.
Шурик-Простокваша заметил:
– Как же соврёт? Если зуб не вырвать, он целым останется.
– Вот похохочем, – засмеялся Лёшка-Хвальба. – Выставляться перестанет. И чего выставляется?
Вандербуль шёл руки за спину, как ходили герои на казнь, до боли сдвинув лопатки. Он ни о чём не думал. Шёл почти не дыша, чтобы не растревожить жёсткое и, наверно, очень хрупкое чувство решимости.
Когда он скрылся в уличной разноцветной толпе, Лёшка-Хвальба подтянул обвислые трикотажные брюки.
– Вернётся. Как увидит клещи, так и… – Лёшка добавил несколько слов, из которых ясно, что делают люди в минуту страха.
Люциндра от него отодвинулась. Сказала:
– Дурак.
– Не груби, – Лёшка нацелился дать Люциндре щелчка в лоб.
Генька, у которого не было клички, встал между ними. С Генькой спорить небезопасно – Лёшка повернулся к нему спиной.
– Простокваша, пойдём, я тебя обыграю во что-нибудь.
МЕЛКИЙ ДОЖДЬ
Вандербуль шагал вдоль домов. Дождь блестел у него на ресницах. Мелкий дождь не льётся, он прилипает к щекам и к одежде.
Люди вежливы и болезненно самолюбивы. Всему виной деликатная мелочь – одежда. Чем дороже одежда, тем обидчивее её хозяин: жаль себя, жаль денег, жаль надежд, возлагаемых на хороший костюм.
Вандербулю дождь нипочём. Он его даже не замечает, только губы солёные.
Девушки, странный народ, улыбаются ему. Им смешно, что идёт он под мелким дождём на подвиг такой отрешённый и светлый.
– Эй!
Вандербуль споткнулся, почувствовал вкус языка.
– Смотри под ноги,
В мокром асфальте перевернутый мир. Человек в люке проверяет телефонные кабели.
И вдруг засветились пятнами лужи, мелкий дождь засверкал и растаял – на землю хлынуло солнце.
– Мороженое! Сливочное, фруктовое…
Вандербуль повернул к больнице.
В сквере пищали и радовались воробьи. На мокрой скамейке, подложив под себя фуражку, сидел ремесленник Аркадий из Вандербулева дома. Рядом, на Аркадиевых учебниках, сидела девчонка.
Вандербуль сел рядом.
– Аркадий, вам зубы рвали? – спросил Вандербуль.
– Зачем? У меня зубы – как шестерни. Я могу ими камень дробить.
Из открытого окна больницы вылетел крик, искорёженный болью. Он спугнул воробьёв и затих.
– Ой, – прошептала девчонка.
Вандербуль попробовал встать, но колени у него подогнулись.
– Чепуха, – сказал Аркадий. – Меня высоким напряжением ударило – и то ничего. Уже побежали ящик заказывать, а я взял и очухался.
Глаза у девчонки вспыхнули такой нежностью, что Вандербуль покраснел.
