Мальчишки захохотали, девчонки некоторые тоже засмеялись.
Мы со Стёпкой лучше других знали, как тяжело Любке живётся. Любкины мать и отец между собой не ладили: скандалили каждый день. Мать отца ухватом из избы вытурит, а он идёт с досады в продмаг или в чайную. Потом станет под окнами своей избы и выкрикивает всякую брань. Их и в правление вызывали, штраф накладывали.
Стёпка сказал:
— Хватит ржать.
Он взял у Любки последнее яблоко, хотел его в столб бросить и не бросил. Возле столба стоял дед Улан. Он шевелил битые яблоки палкой, тряс бородой. Потом опустился на колени, стал выковыривать из яблок семечки. Крикнул нам:
— Идите подсобляйте… Ишь сердца у человека нет, сколько фруктов порушили. Жигануть бы ему в кресло-то из берданки.
Мы молчим, помогаем старику семечки выковыривать. Он немного успокоился, посветлел. Говорит:
— Мы их в землю посадим. Под солнышком они как раз поспеют к тому сроку, когда у вас ребятишки народятся.
Девчонки все, как одна, краснеют. Мальчишки отворачиваются.
— Вот у вас, — дед показал на Стёпку и Любку, — может, сынок будет, Васька. Вы ему яблочко сладкое. Нет на земле фрукта радостнее, чем яблоко.
Любка вскочила, мотнула косами.
— Чтобы я за такого лохматого замуж вышла? Он ведь и слова хорошего сказать не может.
Дед посмотрел на неё, усмехнулся в бороду и пошёл. Дед с вересовой палкой ходит — медленно, словно прислушивается к чему-то. Станет на лугу и глядит на цветы, на травы, на солнечные блюдца под деревьями. Он как наш лес: то хмурый, то улыбнётся вдруг. И всё сам по себе.
Дед Улан ушёл. Стёпка подождал, пока все успокоятся, и сказал негромко:
— У кого крадём? У себя крадём… — И добавил: — С такими людьми погибель. Все только и смотрят, чего бы в рот запихать, не думают, чего бы посадить.
— А ты?! — вскочила Любка. — Ты сам первый такой. И Гурька такой. И Лёха… И все вы.
Ребята загалдели.
Глаза у Любки сузились, как у кошки.
У Стёпки глаза тоже щёлками стали. Губы в комок.
— Замолчите все! — крикнул он. — И ты, Любка!
— А что ты командуешь?! Что вы его слушаете, лохматого! Ты на дворняжку похож!
Стёпка сощурился ещё больше. Мы все подумали, вот он сейчас Любке затрещину отвалит. А Стёпка вдруг усмехнулся и сказал:
— Ладно, пусть не слушают. Пусть на дворняжку похож… Я теперь, как узнаю, кто по садам шастает, самолично расправляться буду. Все поняли? Имейте в виду.
Гурька тоже сказал:
— Я хоть и не здешний, у меня своего сада нет, но я со Стёпкой согласен. А на Любку эту я чихать хочу…
Мы все порешили — хватит: сады не для озорства посажены. Тем более, что яблоки во всех садах одинаковые — дед Улан разводил.
Любка от нас откачнулась. Станет в сторонке, смотрит, как танцуют под гармонь взрослые девчата и парни. Нас будто и нет в деревне.
Я всё это рассказал, чтобы обрисовать наших ребят. Теперь начинаю про Алфреда.
Приехал он к нам летом. Оказался нашей колхозницы родной внук. Удивительно…
В тот день, когда мы с ним познакомились, нас искусали на речке береговые осы. Стёпку — в губы и в глаз. У Гурьки оба уха отвисли, как отмороженные, и щека надулась. Меня хуже всех — в язык. Они свои волдыри землёй потёрли. От земли боль утихает. А язык землёй не потрёшь.
Возле деревни нас нагнал трактор «Беларусь». За рулём сидел Гурькин дядя.
— Что это вас скривило? — спросил он, сдерживая смех.
— Осы, что, — ответил Гурька.
— Хотите, солидолом намажу? — предложил Гурькин дядя.
И тут за нашими спинами кто-то сказал с усмешкой:
— Нужно диметилфтолатом мазаться, тогда не укусят.
Мы обернулись.
У канавы стояла Любка и с нею незнакомый мальчишка в голубой рубашке, в трусиках с ремешком.
— Ишь ты, — сказал Гурькин дядя. — Всё знаешь. — Он включил сцепление и попылил к деревне.
А незнакомый мальчишка смеётся:
— Шутник этот тракторист.
— Это не тракторист, а главный инженер, — сказал Гурька.
— Хорошо, — сказал мальчишка. — Я же с вами не спорю.
Стёпка смотрит на них и вдруг ни с того ни с сего берёт мальчишку за ворот.
— Слушай ты, Алфред. А если я тебе фотографию помну для знакомства?
Мальчишка покосился на Любку и сказал храбро:
— Не посмеешь. Я французский бокс знаю.
Он выставил перед собой кулаки и заскакал на цыпочках. Мы с Гурькой ничего не понимаем. Что происходит? Почему Стёпка на этого Алфреда жмёт?
— Потанцуй, потанцуй, Алфред. У меня время есть. Люблю танцы глядеть, — сказал Стёпка сквозь зубы. — Ну-ка, ещё какую-нибудь фигуру покажи.
Мальчишка перестал прыгать, но кулаками возле подбородка водит. Стёпка обошёл его кругом. Поинтересовался:
— Что, во французском по уху нельзя?
— Нельзя.
— Ну, так я по-русски… — Стёпка замахнулся.
И тут Любка стала между ними.
— Не смей бить человека, — сказала она. — Отрастил кулачищи.
Тут и Гурька в разговор вступил.
— Ха, — сказал он. — Ты, Любка, задаёшься очень. Не понимаю, почему тебе Стёпка по ушам не надаёт. Я бы на его месте не Алфреда, а тебя в первую очередь отхлестал.
— Руки коротки, — сказала Любка. Она повела плечом. — Дикари вы. Культуры у вас никакой. И у тебя, Гурька, хоть ты из Ленинграда.
Она кивнула Алфреду: мол, пойдём, нечего с ними связываться. А мы ещё долго стояли у поскотины, у загородки из жердей, которой деревню обносят, чтобы скотина ночью не вырвалась, не потравила посевы.
Стёпка шевелил бровью над распухшим глазом. Укушенный, он казался похожим на Чингисхана.
Гурька спросил:
— Чего ты на этого типа полез?
— Не знаю… Не понравилась мне его рожа…
Но, если правду сказать, Алфред был красивый. Я знаю, с лица не воду пить. И всё-таки хорошо быть красивым. Даже моя родная мать и та говорит мне иногда: «Ужас, на кого ты похож. Посмотри на себя в зеркало. Боже мой, наказание такое!..»
Зачем мне смотреть в зеркало? Пусть Любка на себя в зеркало любуется, она красивая. Я знаю — я похож на отца и горжусь. Мой отец был на фронте. Четыре раза ранен. Шесть орденов у него. А сейчас он председатель нашего колхоза. Хоть и некрасивый.
