должен. Если останется, куплю себе рубаху в красную клетку. Может, Виктору Николаевичу мои сапоги подарить?..»
Взбираясь на сопки, ночуя в распадках, Виктор Николаевич сосал иногда большие белые лепёшки из серебристой коробочки. Таких коробочек у него было несколько.
Павлуха полюбопытствовал:
— Что это вы под язык кладёте, — может, витамин какой?
— Точно, Павлуха, витамин «Ю», специально для стариков, которые не хотят дома сидеть.
В тот день установили они на невысокой горушке теодолит и хотели было начать съёмку. Но после полудня из расщелины наполз туман. Он набился в лощину, осел на волосах серым бисером, прилип к щекам и ладошкам.
— Ты не верти ничего, — предупредил Павлуху Виктор Николаевич. — Собьёшь прибор — опять полдня на ориентировку уйдёт.
— Что я, малолетка? Я небось понимаю, — сказал Павлуха.
Павлуха посмотрел на его истрёпанные ботинки. Спросил, опустив голову:
— Виктор Николаевич, почему вы меня на работу взяли?
— Крючок ты, Павлуха. И чего у тебя в носу свербит?
Он поднял Павлухину голову, глянул ему в глаза и сказал:
— Я, Павлуха, одному человеку задолжал… Младшему моему сыну.
— Он умер? — Павлуха спросил и тут же пожалел об этом.
— Нет, почему. Он живой… У меня их трое, сынов. Старший в Москве, в авиации. Средний в Калининграде — моряк. Младший… — Виктор Николаевич помолчал, словно раздумывая, говорить или нет. Потом сказал: — Младший в тюрьме.
Павлухе показалось, что туман сгустился, стало трудно дышать.
— До шестого был отличник, — продолжал Виктор Николаевич — танцор… А позднее… Я тогда на Камчатке работал. Старшие поразъехались. Старуха-то от меня скрывала…
«Вы моего батьку на Камчатке не встречали?» — хотел спросить Павлуха. Промолчал и подумал: «Почему же всё-таки он меня на работу принял?»
Павлуха посмотрел на геодезиста. Тот сидел на пеньке, запрокинув голову. Он широко открывал рот, словно старался откусить кусочек тумана, потом вдруг повалился с пенька на землю. Подбородок и грудь у него вздрагивали, как от редких ударов.
— Елки! — вскрикнул Павлуха, бросился к старому геодезисту, чтобы помочь ему сесть.
Но Виктор Николаевич поднял руку и потряс головой: мол, не трогай, я сейчас сам…
Павлуха ползал вокруг него на коленях.
— Виктор Николаевич, чего же вы?.. Виктор Николаевич, негоже ведь так… — И вдруг крикнул: — Дядя Витя!
Когда веки геодезиста крепко сомкнулись, выдавив две светлые крупные слезы, Павлуха вскочил и побежал к дороге. Шоссе проходило невдалеке от горушки. Ещё со склона Павлуха заметил пятнадцатитонный «МАЗ», груженный мешками.
— Стой! — закричал Павлуха и, расставив руки, бросился наперерез зелёному самосвалу с быком на радиаторе.
Он споткнулся в своих сапожищах, упал плашмя на дорогу. Его обдало горячим горьким дымом. Машина пронеслась над ним и, скрипнув тормозами, швырнув из-под шин острую щебёнку, остановилась.
Из кабины выскочил перепуганный шофёр. Он схватил Павлуху за волосы. Руки у него тряслись.
— Живой?
— Живой.
— Живой… Вот я тебе как смажу по ноздрям, — сказал шофёр, набирая воздуху в лёгкие, и закричал: — Чего ты под машину лезешь! Без глаз?! Дуракам везёт — между колёс упал…
Павлуха узнал в шофёре своего лохматого соседа по общежитию. Он вцепился ему в рукав.
— Чего ты… Т-ты не махайся… Дядя Витя же…
— Племянник нашёлся. Драть тебя без передыха, чтобы глаза промигались. — Лохматый залез в кабину, погрозил Павлухе кулаком, дал газ, и тяжёлая машина, дрогнув зелёным кузовом, покатила дальше.
— Стой!! — завопил Павлуха. — Стой!
Он снова побежал к горушке. Виктор Николаевич лежал на спине, подсунув руки со сжатыми кулаками под лопатки. Лицо его было серым. На нём резко и холодно блестела седая щетина. Если цвет волос действительно зависит от соединения металлов, то в волосах Виктора Николаевича остался лишь чистый нержавеющий никель.
Павлуха схватил теодолит вместе с треногой. Колени его подгибались от тяжести. Он больше не кричал: «Стой!» Он расставил треногу посреди шоссе.
— Теперь станете… — бормотал он. — Натурально станете, бензинщики бесчувственные…
Машина остановилась. В кузове на скамейках рядами сидели пограничники, а у самой кабины торчали уши серой овчарки.
Из кабины на дорогу выскочил старший лейтенант с пистолетом в деревянной кобуре, прицепленным к поясу.
— Ты чего здесь посреди дороги расставился? Колышкин! Трохимчук! Убрать треногу!
Из кузова выпрыгнули двое солдат. Пограничники торопились. Наверное, у них было очень важное дело. Наверно, их нельзя задерживать. Но разве Павлуха думал об этом? Он закричал, ухватив офицера за пояс:
— Виктор Николаевич умирает! Геодезист. Его в больницу нужно. Товарищ старший лейтенант!
— Это ты специально треногу поставил, чтобы машину остановить?
— Известно…
— Сименихин! — подойдя к машине, сказал офицер. — Пойдёте с мальчишкой. Колышкин пойдёт с вами.
Из кузова выпрыгнул сержант с санитарной сумкой через плечо.
Машина рванулась с места, и тут же пропал её след, только запах бензина повис над дорогой.
Павлуха бежал, оглядываясь. Рядом шагали два солдата в зелёных пограничных куртках с карабинами через плечо.
Виктор Николаевич лежал в той же позе. А возле него на траве светлела коробочка со стариковским витамином «Ю».
Сержант поднял её, покачал головой.
— Валидол… — Он снял сумку, опустился на четвереньки и зашептал: — Сейчас, отец, сейчас…
Павлуха отвернулся, когда острая игла шприца воткнулась в руку Виктора Николаевича.
— Теперь только осторожность, — сказал сержант. — Слушай, пацан, у вас найдётся палатка или одеяло? Что-нибудь такое.
— Одеяло.
— Треногу нужно разобрать, — сказал солдат, — из неё носилки удобно сделать. Пойдём, пацан, за треногой. — Солдат взвалил на плечи рюкзак, взял серый ящик из-под теодолита и направился к дороге.
Павлуха, захватив котелок и чайник, побежал за ним.
У дороги они разобрали треногу. Солдат Колышкин ушёл обратно. Павлуха сел прямо на пыльный щебень.
«Люди живут, — думал он, — и всё время работают. А витамин „Ю“ этот, наверное, ни шиша не помогает — придумали для отвода глаз. А если не работать человеку, тогда все витамины будут ни к чему. Вот положи сейчас Виктора Николаевича на пуховую перину, подавай ему по утрам какаву, ставь градусники, и будет он уже не человек, а бесполезный лежачий больной. И всё тогда будет ни к чему. Худо — лежит человек и слышит, как спотыкается его собственное сердце; и человек уговаривает его: постучи, дружок, ещё, ну что же ты меня предаёшь?»
Павлуха принялся щупать свою грудь, искать сердце. Но не обнаружил его ни слева, ни справа. Тогда
