— А зачем сидеть, мучить улыбками щеки, если нам нравится танцевать. Нам нравится танцевать?
— Нравится. — Алла Андреевна тряхнула ароматными волосами, пощекотав его губы, она как раз доходила росточком ему до подбородка — Голубев был невысок — метр семьдесят. Будь он хотя бы метр восемьдесят, среди бабников своего института выбился бы на первое место.
Голубев прижал Аллу Андреевну к груди, как букет. Она и была как букет — некоторые женщины умеют превращать рабочий наряд в праздничный тем малым, что имеется у них в сумочке.
В гостиницу к нему они и не пытались пойти — поздно.
Голубев подсчитал на микрокалькуляторе, сколько по всей стране дежурит образованных людей в три смены с единственной целью — не пускать в гостиницу дам после двадцати трех.
— Сто тридцать шесть миллионов рублей в месяц без премиальных, — сказал Голубев. — За что? За то, чтобы я с женщинами ночью не спал. Днем — ради бога. Ночью — ни боже мой! Сколько на эти деньги можно построить садиков, школ, бассейнов и стадионов для ребятишек. Но почему нельзя ночью? Это, наверно, военная тайна. Секретное оружие Москвы.
— Не нужно брюзжать, — сказала Алла Андреевна. — Поцелуйте меня.
Он поцеловал ее под фонарем. Лампа раскачивалась. Их целующиеся тени выплескивались на стены домов по другую сторону улицы.
К ней они тоже идти не могли — у нее мать больная и сын маленький, Степка.
Так и улетел Борис Иванович Голубев в Ленинград.
Занялся делом. В компании с другими учеными и инженерами проектировал он подводные аппараты слежения за косяками трески. Прочные, быстроходные, вместительные — до ста ихтиологов, и неслышные. Действующие по принципу: нету-нету-нету — и тут как тут. Треска — рыба нервная. В хитро детерминированном деле подводного аппаратостроения Голубев занимался акустикой санитарно- технических блоков и выводных систем. Чтобы все было тихо. Ни слова, ни вздоха. Тишину он любил, как всякий истинный холостяк.
К тому же Голубев, конечно, обратил внимание на новую лаборантку брюнетку Ингу; у девушки было что предъявить к оплате, и позабыл Голубев Аллу Андреевну.
Брюнетка Инга прежде работала на «Ленфильме». Быстро обросла там ресницами, поклонниками в кожаных пиджаках плюс природное томное терпение, осиная талия — и готов типаж восточной красавицы. Она даже снялась в одном эпизоде. Во избежание второго эпизода уволилась. Решительно сдала экзамены на вечернее отделение в Кораблестроительный институт и устроилась в контору, где работал Голубев.
Об Инге можно было бы и не говорить, или говорить отдельно, но именно благодаря ей Голубев ощутил угрызения совести, показавшиеся ему унизительными. Сосед, восьмиклассник Бабс, тоже сыграл свою роль, но Инга была автором, закоперщицей и в итоге — жертвой.
В тот день, когда Голубев привел Ингу к себе домой в первый раз, в дверь постучал восьмиклассник Бабс и вручил ему телеграмму от Аллы Андреевны: «Буду двадцатого как условились купи обратный на двадцать третье Алла».
— Познакомься, мой сосед Бабс. Иных в его возрасте называют светлая голова, а Бабса — просто блондин, — сказал Голубев.
— Остроумно, но автор не вы, — сказал Бабс и пояснил Инге: — Мы с Борисом Ивановичем тезки. У нас даже глаза одинаковые — серые и невыразительные.
Голубев запустил в Бабса диванной подушкой.
— А как условились? — спросила Инга, прочитав телеграмму.
Голубев вспомнил, что, целуясь под фонарем, пригласил Аллу Андреевну в Ленинград.
— Это было в угаре, — сказал он. — Под воздействием вина и луны.
— Наверно, она красивая. Устрой ей свободу. Посели в хорошей гостинице. Не напрягай телом. Будь вежлив — даже изыскан. Говори комплименты. Корми в ресторане. Не рассказывай свою биографию.
— Подари смарагды. С голубиное яйцо…
— Не иронизируй — не будь жлобом. Мужиков много, а в памяти ничего — только пыхтение. Словно я Джомолунгма, а они все наверх лезут, на самую что ни на есть вершину. И как они оттуда спускаются — наверное, в виде пара…
При конторе, где работал Голубев, было маленькое бюро — три энергичные дамы. Они заказывали билеты на транспорт, занимались гостиницами, залами для конференций, проводами на пенсию и многим другим. Они и заказали для Аллы Андреевны, исключительно из симпатии к Голубеву, номер в гостинице «Россия». Большой, с мебелью, так сказать, в стиле «ретро».
— Может быть, в номер розы? — спросили они деловито.
— Может, — сказал Голубев, ощущая себя дураком. — Примите презент. Хранил для любимой. — Он вручил дамам коробку шоколадного ассорти и два червонца сверх того, что требовалось на букет.
— Мелочь, — сказала Инга. — Любовь и скупость несовместимы.
Голубев с ней согласился, хоть и не видел в этой ее апологии места для своей персоны.
Самолет приходил в четырнадцать часов в пятницу. Голубеву разрешили отгул. Инга одобрила его в синем костюме, голубой рубашке и узком пунцовом галстуке.
В аэропорту было прохладно. Пахло бледными надушенными женщинами, улетающими на юг.
Загорелые пассажирки с юга улыбались широко, будто и не было у них ни кариеса, ни пародонтоза, ни мостов, ни коронок, ни долга в кассе взаимопомощи.
Аллу Андреевну Голубев узнал лишь когда она вдруг оказалась перед ним. Он вздрогнул и смешался.
— Хорошенькая? — спросила она, как бы его подбадривая.
Действительно, она стояла перед ним настолько хорошенькая, что слово «Здравствуйте», сказанное шепотом, показалось Голубеву единственным подходящим приветствием.
Она поцеловала его в щеку, для чего поднялась на цыпочки. Взяла под руку и повела отыскивать багаж — синюю сумку на молнии.
Люди, конечно, пялили на них глаза, но без обычных дурацких ухмылок — люди любовались Аллой Андреевной, и Голубев помещался в круге ее обаяния.
Номер в гостинице привел Аллу Андреевну в восторг.
Восторгающихся дамочек Голубев терпеть не мог. Повосторгавшись, они, как правило, принимались самоутверждаться, жеманно требуя от него энергичной мужской работы. Ему казалось, что он нанятый — батрак и кретин.
Восторг Аллы Андреевны был подлинным, сродни детскому. Оказалось, что она еще ни разу не жила в гостинице.
— Такая ванна! Просто грех не воспользоваться.
— Грех, — сказал Голубев и уселся на диван, обитый синим в полоску шелком. «В позе миллионера».
После душа Алла Андреевна стала еще привлекательнее. И снова спросила:
— Хорошенькая?
— Хорошенькая, — сказал Голубев.
Алла Андреевна пошла к дверям, захватив сумочку и косынку.
Голубев вскочил.
— Куда?
— Немного поедим где-нибудь. Погуляем по городу. В Ленинграде я была еще студенткой. И поедем к вам чай пить. К вам можно?
— Можно, — сказал он, с сожалением оглядывая дорогой просторный гостиничный номер.
На полу лежал толстый ковер. Он сбросил туфли, носки и принялся ходить по ковру босиком. Алла Андреевна тоже сбросила босоножки и пошла за ним следом, высоко поднимая колени.
Он решил, развернувшись, схватить ее.
Она села на стол, надела босоножки.
— Побежали, а то никуда не успеем.
И они побежали на первый этаж в ресторан. «У меня разжижение мозгов, — думал Голубев, впрочем, не чувствуя от этого огорчения. — Я изменяю позе. Моя поза — лежать, а я бегаю».
