Почерневшие от тоски аральские рыбаки стояли на коленях. Глаза их плакали. Губы их улыбались. Рядом с ними стояли непостижимые ленинградские старухи. Эти откровенно ревели. «Воссоздание моря — дело божье», — говорили они. Если есть у тебя под боком Ладожское озеро, то до Аральского моря недалеко. И женщина с кочном была в толпе радующихся. Правда, вместо кочна она держала в руках копченую аральскую рыбу. И Надя с детьми стояла на коленях. Дети вертели головами, они хотели увидеть его, папу.
Но их папа уже летел к Каспию, где под личным наблюдением создавались искусственные атоллы.
Это было прекрасно. Строители позволили себе для полного сходства посадить на атоллах пальмы.
Под пленкой зрели бананы и ананасы.
Тут ему, как начальнику, доложили, что его домогается делегация из Ленинграда. И не успел он согласие дать на встречу, как с катера на атолл по сходням взобрались старухи, именующие себя Членами Очереди.
— Неужели очередь еще существует? — спросил Аркадий наивно.
— А как же, — ответили ему старухи с гордостью. — Ваши бананы лучше колумбийских и эквадорских — слаще и ароматнее. Мы за вашими бананами всегда в очереди стоим.
Старухи были очень приличные. Модно одетые. Если утверждение древнегреческого философа — «внешний вид стариков есть первый показатель нашей культуры» — правильно, то культура в Ленинграде повысилась.
Вместе со старухами пришла и женщина с кочном — теперь она была женщина с блокнотом, и (у Аркадия защемило сердце) Дебелая Ольга.
— Я так рада, — сказала Ольга голосом цветущего медоносного луга. — Ты такой прославленный. Здравствуй…
Но тут появилась Надя.
— Ага! — сказала она. — Построил островок в море с пальмами, чтобы встречаться с этой… А я с детьми… — Надю тут же окружили дети, и в ползунках, и совсем голенькие. — Он даже не знает, кого как зовут, а еще отец! — Надя заплакала. — Финэм рэспице![3] — прокричала она.
Глаза старух потемнели. Сделались похожими на выстрел картечью.
— Бегите, — сказали Аркадию служащие атолла. — Прыгайте в море.
Но Аркадий знал другой способ скрыться — стоэтажное поле!
Громадная этажерка, начиненная урожаем.
Если на квадратном километре земли построить здание в сто этажей и на каждом этаже устроить поле — можно возвратить землю Земле сторицей. Впрочем, сто следует помножить еще и на четыре, потому что собирать урожай пшеницы со стоэтажного поля в условиях постоянной температуры и влажности можно четыре раза в год. Любители статистики пусть сосчитают сами. Восемьдесят центнеров пшеницы с гектара! При экономически очень выгодных и экологически очень чистых тельферных сельхозмашинах и механизмах. А можно ведь довести урожай пшеницы и до ста центнеров. Это дело ближайшего будущего…
Четыре миллиона центнеров с одного квадратного километра земли. Осатанеть!
Вокруг стоэтажного поля шумят дубравы, леса липовые и ясеневые, боры сосновые, рощи березовые. Звенят ручьи и речушки — хрустально-чистые — никакая химия их не губит. На лугах пасется романовская овца и упитанный скот гольштино-фризской породы. Цветы переглядываются. Птички пересвистываются.
Стоят стоэтажные поля по южному берегу Ильмень-озера. Энергию им дает атомный реактор РБМЦ- 1000, модернизированный. Старухи сюда еще не добрались, они атомного ядра боятся.
Тут подходит к Аркадию оператор и говорит:
— Поздравляю вас, шеф. У вас родилась девочка. Пятьдесят сантиметров. Четыре килограмма.
А лохматый волшебник с этих проклятых курсов смотрит на Аркадия и улыбается.
— Все, что мы можем сделать для вас, это поддержать ваши силы в вашей в высшей степени героической жизни, — говорит он.
Аркадий вспотел. Пушок на его щеках вздыбился. Лоб стал холодным. В желудке засосало. Перед глазами отчетливо и требовательно возникли дети. Много детей.
— Орхидею бы, — прошептал Аркадий. — Каталею гибридную. Розовую в черный горошек. Можно, я выйду подышать? Я что-то занемог.
На улице Аркадий пришел в себя и все происшедшее с ним стало казаться ему смешным. Но в руке у него был цветок небывалый. На цветок все пялились, даже любители пива. Женщины же расплывались в улыбке, будто орхидея была предназначена им.
На низкой чугунной ограде сквера сидела аккуратненькая старушка, седенькая, сухонькая, в начищенных темно-коричневых туфлях. В шляпке.
— Это мне? — сказала она. Сграбастала цветок и обмакнула в него свой нос. — Ну, Транспорт. Ну, ты даешь. Имей в виду — пэрикулум ин мора[4].
Мальчик с гусями
Хорошо родиться в Москве, в Ленинграде, а также в других исторических городах: в Новгороде, в Ярославле, в Севастополе, во Владивостоке и так далее.
Имеются на Руси и деревни прекраснозвучные. Кудиверь, например, или Выдумка, на ласковой речке Алоли.
Приятно сказать:
— Я из Выдумки.
А если из Синерылова? Из того самого.
«А и птицы-то в нашем селении Синерылове поют нехорошими голосами, будто смеются… Царь- государь, разреши ты нам, христианам, переменить прозвание».
Царь резолюцию накладывает мелким почерком:
«Разрешаю переменить цвет».
— Ну царь! Ну сатирик!
— Ужо погоди…
Родиной студентки Наташи были Горбы.
Вот чего Наташа всегда опасалась. И сердце у нее заранее щемило от обиды. Что стоит, например, человеку, родившемуся в Париже, насмеяться над ее незадачливой родной деревней, а следовательно, и над ней, студенткой Наташей?
Название свое — Горбы — поселок, естественно, получил от пока еще не сосчитанных горок, пригорков, холмов, бугров, угоров и косогоров, на которых он, по Наташиному мнению, бестолково расположился. Со всех четырех сторон его окружали поля, леса, чистые болота и небольшие озера, глядящие в небо простодушно и без боязни. Посередине поселка протекала река (подробно описанная в шестой главе).
