Девятый день голодовки
Солнечные лучи, прорвавшись сквозь завесу тяжелых облаков, упали на город, и сразу же стены и крыши домов заиграли яркими красками. Улица просыпалась, и в камеру вместе со светом ворвалась ее многоголосая, шумная речь.
Хулио открыл глаза, и сразу же захотелось встать и пойти навстречу солнцу. Скоро должен был прийти Альдерегиа, накануне он сказал, что добьется во что бы то ни стало его перевода в больницу, но Хулио понимал, что дело это трудное и сам Альдерегиа вряд ли был уверен в его счастливом исходе.
Когда в последний раз приходила Оливин, она неожиданно предалась воспоминаниям. Оказывается, до мартовских событий этого года у нее еще теплилась надежда на то, что в один прекрасный день Хулио «образумится» и подумает об их будущем. Но выяснилось, что каждый из них мечтает о разном. Для себя он не знает будущего без политической борьбы, а он ей нужен только без «его» политики. Оливин казалось, что со временем она добьется своего: пройдет бунтарская студенческая молодость, наступит пора рассудочной зрелости. Так думала она до конца марта этого года, когда произошло событие, взбудоражившее всю Кубу…
Кому принадлежит остров Пинос?
Вряд ли нашелся бы хоть один кубинец, который высказал бы сомнение в том, что Пинос входит в состав Кубинского архипелага. Но как бы это ни было парадоксально, история опровергала здравый смысл. Еще до 20 мая 1902 года, когда начала свое летосчисление республиканская Куба, в постоянный договор между Соединенными Штатами и Республикой Кубой было записано, что «Пинос остается вне ее границ и что его принадлежность определится в будущем по договоренности между обеими сторонами».
Но Вашингтону понадобилось более двадцати лет, чтобы «признаться» в том, что остров принадлежит Кубе, и подписать соглашение об острове Пинос, которое гласило, что Соединенные Штаты отказываются от Пиноса «в ответ на уступки Кубы в виде угольных гаваней и морских портов на Кубе».
Этот шаг Белого дома привел в умиление президента Сайяса и его приспешников, и в знак благодарности они решили провести в столице «народную» манифестацию. Кажется, об этом первыми узнали студенты. Сразу же во Дворе Лавров был созван митинг и было принято воззвание:
«Студенты, если вы считаете себя достойными людьми, вы не должны участвовать в манифестации, потому что:
1. Передача нам острова Пинос является естественным актом — этот остров всегда был нашим. Только тот, кто никогда не был справедлив, как наше правительство, может удивляться и по-рабски ликовать в ответ на акт лицемерия.
2. Остров Пинос принадлежит Кубе, но Куба не свободна. Капиталисты-янки владеют землями и промышленностью, порабощают народ. Правительство Вашингтона, опираясь на «поправку Платта» и злоупотребляя силой, превратило наш остров в колонию. Вспомните Мэгуна, первого вора-интервента, мистера Гонсалеса, который приказал убивать кубинцев, и Краудера, хозяина Сайяса в свое время, который и сегодня остается его рабом.
3. Правительство Соединенных Штатов отдало нам остров Пинос, потому что он наш, но почему оно не дает свободу Пуэрто-Рико и Филиппинам, которые боролись за свою независимость столько же, сколько и мы? Почему оно не возвращает земли, отнятые у Мексики и Панамы? Почему оно поддерживает войну между Чили и Перу из-за Такны и Арики?
Студенты, бросим клич: „Долой империализм янки! Да здравствует наше достоинство свободных людей!“»
Листовка Рабочей федерации Гаваны в поддержку студентов, отстаивающих принадлежность острова Пинос к Кубинскому архипелагу.
За два дня до подготавливаемой манифестации студенческая делегация вручила свой документ президенту. И сразу же правительство разработало ряд мер, выполнение которых в основном поручалось полиции.
На манифестацию явились государственные служащие, которых обязали дефилировать под угрозой увольнения, учащиеся государственных школ и училищ и, разумеется, солдаты и полицейские. Впереди шли сам президент республики Сайяс и и тот, кому он должен был через два месяца передать власть, — Мачадо. Так началась демонстрация «официального патриотизма, — как писала газета «Эль Эральдо», — в которой не участвовал народ. Это была машина без души».
Всех тех, кто подписал студенческий манифест, президент приказал отдать под суд, но студентов это не испугало, и они также вышли на улицы. У памятника Расстрелянным студентам (в 1871 г., испанскими колонизаторами) возник импровизированный митинг, но полиция разогнала студентов, тогда они отправились на площадь Сервантеса, где к ним присоединились рабочие и другие горожане. И снова возник митинг. Хулио Антонио не успел закончить свое выступление, как снова появилась полиция и он был схвачен и вместе с другими ораторами отправлен в полицейский участок. Там им предъявили обвинение в нанесении оскорбления власти и дипломатическим представителям иностранного государства, но после бурного допроса все были отпущены под залог до судебного разбирательства.
Зал суда был переполнен студентами. Несмотря на требования прокурора осудить обвиняемых на 180 дней каждого, судья ограничился штрафом в 25 песо с обвиняемого. Но Хулио Антонио наотрез отказался платить штраф.
— Я предпочитаю тюрьму. Не хочу, чтобы на мои деньги содержали паразитов! — выкрикнул он и под ликующие возгласы товарищей вышел из суда.
Более тысячи студентов собралось на улице. Мелью подняли на руки и так несли целый квартал, пока не остановились на углу Беласкоин и Монте. Здесь Хулио Антонио, взобравшись на тумбу чистильщика обуви, произнес речь. Этот импровизированный митинг превратился в демонстрацию, в которую влились горожане. Колонна пошла по улицам, до Центрального парка, где высится монумент Хосе Марти, а оттуда к президентскому дворцу, где возводили памятник, который должен был прославить в веках Сайяса. Здесь снова попытались провести митинг, но полиция набросилась на демонстрантов. Произошло побоище, которое было описано газетой «Эль Эральдо» вот так:
«Картина была жестокой, страшной и печальной, какой не видели на Кубе с 1871 года. Преследуемые, словно звери на охоте, избиваемые, с кровоточащими ранами, молодые люди были отправлены одни в полицейские участки, а другие, у кого были тяжелые ранения, в больницы…»
Но официальная версия приобрела несколько неожиданную окраску, из которой выходило, что «бедные» полицейские чуть не стали жертвой студенческих страстей.
Так по крайней мере 21 марта 1925 года доносил полицейский офицер своему начальству:
«Сеньор!
Имею честь доложить Вам, что сегодня было заведено дело на случай с публичными беспорядками.
В полдень группа студентов направилась в строящийся парк, что напротив Президентского дворца, и там некий Хулио А. Мелья и его товарищи-студенты попытались вопреки приказам и распоряжениям полицейских провести митинг. Они стали выкрикивать оскорбления в адрес достопочтенного Сеньора Президента Республики. А полицейские, которые старались разогнать студентов, стали объектом нападения с их стороны, в результате чего возникли беспорядки и несколько студентов и полицейских были ранены».
Хулио Антонио получил сильный удар в голову, пострадал и его брат Сесилио. Оба были отведены в ближайшую амбулаторию, где им сделали перевязки.
Всеобщее возмущение захлестнуло столицу. Такого давно не видывали в Гаване. Неприкрытое унижение перед Соединенными Штатами, которое продемонстрировали Сайяс и его правительство, больно ранило национальное сознание каждого честного кубинца.
На следующее утро Хулио Антонио проснулся со страшной головной болью. Болели руки, на груди и спине огромные синяки. Но, несмотря на это, он собрался в университет. Никакие уговоры Оливин не помогли. И он, провожаемый ее сердитым взглядом, ушел из дома. В университет собрались репортеры
