во имя спасения людей. Досаднее всего, что московиты прознали о целых горах пороха, сложенных в здешнем арсенале, и поставили их сохранность условием нашей сдачи… Эх я осел, эх я дурак!! Надо было еще на днях послать солдат залить его водой, перемешать с песком… Теперь не успеть, и выпалят этим порохом московские пушки прямо в грудь армии Его Величества Карла! Сейчас мы не можем сделать более ничего. Капитулируем!
Не дожидаясь решения коменданта, Марта вихрем взлетела в бойницу:
— Мы сдаемся, пан полковник! — закричала она. — Прошу вас, дайте время людям собраться здесь из убежищ и вынести раненых!
— Непременно! — охотно согласился Вадбольский. — Гарнизон должен помочь выносить увечных. Открывайте ворота и выходите без страха, пока не выйдет последний человек. Пускай ваш трубач станет на воротной башне и протрубит тогда отбой — мы войдем!
Марта механически, словно лишенная души телесная оболочка, перевела слова полковника и только тогда горько разрыдалась, прижавшись лицом к горькому от дыма мундиру Йохана:
— Вот я и отдала наш город на милость завоевателей, мой любимый! Вот я и отдала наше счастье в руки врага… Только бы они разрешили нам с тобой уйти вместе!
Йохан утешительно положил руку на ее растрепанную головку, но не сказал ничего.
Глава 13
ГОРЕ ТЕБЕ, ГРАД КРЕПКИЙ!
Печальная процессия мариенбургских жителей, покидавших разрушенный и обреченный на разграбление город, растянулась ненадолго. Казалось, всем хотелось поскорее вырваться из царившей в стенах атмосферы смерти, боли и безнадежности, словно открытое пространство за воротами сулило им избавление. Впереди, стараясь придать своему одутловатому лицу высокомерное выражение, шагал комендант. Шпагу он все-таки оставил в ножнах, как и горсточка следовавших за ним офицеров гарнизона. Остатки уппландских драгун предоставили серым гарнизонным служакам таскать раненых и помогать жителям, а сами построились в два довольно ровных плутонга, которыми предводительствовал лейтенант Хольмстрем, угрюмый, но спокойный. Свои палаши и мушкеты гордые кавалеристы предпочли переломать или спрятать собственными руками, чем отдавать победителям, и выходили из ворот безоружными. Гарнизонные солдаты с угрюмой бранью швыряли ружья и шпаги к ногам выстроившегося при выходе московского караула. Обыватели плелись следом, сбившись в плотную пыльно-многоцветную массу, исходившую страхом и надеждой. Упитанный бургомистр в запорошенных щебенкой кудрявом парике и парадном камзоле держал на атласной подушке тяжелые, старинной ковки ключи от мариенбургских ворот — древний, как война, знак, которым город изъявлял покорность победителю. Рядом шествовал прямой и непреклонный пастор Глюк, несший под мышкой свое главное сокровище — завернутую в одеяло книгу славянского Евангелия. Госпожа пасторша, которую вели под руки сын и старшая дочь, закрывала лицо холеными ладонями, чтобы не видеть грубых физиономий русских солдат, а две младшие дочки робко жались за ее спиной. Шарканье ног заглушало жалобный плач детей и тяжелые вздохи стариков. Раненые, которых несли на сколоченных наспех носилках, теперь стонали тише, предчувствуя облегчение: московиты уже приготовили для них плот, а на той стороне озера военные лекари победителей готовились пользовать их наравне со своими солдатами. Поговаривали, что сам Шереметис велел проследить за оказанием помощи горожанам.
Марта и Йохан, стоявшие на засыпанном осколками боевом ходе стены над воротами, казалось, принимали этот печальный и трагический парад. За все время они не сказали между собой ни слова, и только крепко-накрепко держались за руки. Марте казалось, что стоит разорвать это сцепление пальцев, и их разлуку будет уже не предотвратить. Но надо только держаться за руки, и тогда ничего не случится, и они с любимым вместе пойдут по дороге, именуемой «жизнь», до самого конца.
— Кажется, все! — проговорил, наконец, Йохан. — Прошли последние. Пора подавать сигнал. Зажми ушки, моя милая, чтобы я не оглушил тебя этой иерихонской трубой, от звуков которой падет Мариенбург…
Он невесело засмеялся. Марта с заметным усилием заставила себя выпустить его руку и прижала ушки пальцами. Кажется, сила духа совсем оставила ее, и девушка чувствовала себя совершенно несчастной и изможденной. Скорбные звуки последнего сигнала шведской военной трубы поплыли над увитыми дымами пожаров крышами Мариенбурга, над берегами острова, покрытыми спешно строившимися для вступления в покоренную твердыню неприятельскими войсками, над качавшей мертвецов и десантные плоты московитов гладью озера. Прощаясь навсегда со своим домом, Марта плакала тихими, безутешными слезами. Плача, она оперлась на плечо Йохана, который перестал играть, и спустилась вместе с ним по отвесным ступенькам лестницы. Им, простому драгунскому трубачу и его молодой жене, судьба судила стать последними защитниками Мариенбурга, покинувшими его стены.
— Погоди, Марта, кто это? — Йохан вдруг резко обернулся. — Здесь еще есть наши!
Марта оглянулась в изумлении. Их дверей кордегардии выскочили две фигуры в потемневшей от пороховой копоти шведской форме. Впереди бежал неприятный носатый мальчишка-прапорщик Вульф, тот самый, который недавно командовал расстрелом бедолаг-латышей. В одной руке он держал пылающий факел, в другом — обнаженный палаш. С ним был пожилой, но бравый артиллерист из крепостного гарнизона, кажется, штык-юнкер[33] Готшлих, с двумя зажженными факелами. Йохан решительно преградил им путь.
— Не иначе, господа, что вы решились подорвать пороховой погреб арсенала?! — гневно выкрикнул он.
— С дороги, Крузе! — безумно вращая почти вышедшими из орбит глазами, заорал прапорщик Вольф. — Сейчас все здесь взлетит на воздух!! Мариенбург уйдет в Вальгаллу во вспышке всепожирающего огня и заберет с собой этих отвратительных дикарей московитов! Они получат смерть, а не город! Смерть, а не порох!
Юнец-офицерик попытался оттолкнуть Йохана:
— Отойди, жалкий трус! За мной, Готшлих, взорвем здесь все во имя славного короля Карла Двенадцатого!
Но Йохан оказался сильнее: он вырвал у Вульфа факел, бросил его на землю и яростно растоптал пламя ботфортом:
— И не думай, чокнутый недоносок! Не бывать этому! От взрыва погибнут невинные люди, жители этого доброго города, которые и так претерпели немало бед во имя шведской короны! Убирайся за ворота, Вульф, пока я не доложил лейтенанту и он не оторвал тебе пустую башку!
Но тут произошло неожиданное.
— Умри, проклятый изменник!!! — завопил прапорщик и замахнулся на Йохана палашом. Марта в ужасе завизжала и ватно рухнула на колени: ноги вдруг перестали держать ее. Ее любимый был безоружен, если не считать его медной фанфары: свой клинок он недавно сломал пополам, чтоб не отдавать врагу. Однако Йохан недаром считался хорошим солдатом: подставив фанфару под удар, он ловко парировал его, и, схватив Вульфа за горло, повалил его на землю. Несколько мгновений они яростно катались в пыли: трубач пытался обезоружить своего противника, а офицер — ударить его эфесом в лицо.
— Готшлих, что стоишь? Взрывай все!!! — вдруг заорал прапорщик. Старый служака-артиллерист словно вышел из оцепенения от этого крика и размашистыми прыжками бросился в сторону арсенала.
— Марта! — крикнул, в свою очередь, Йохан, продолжая бороться. — Беги, приведи Хольмстрема! Этих гадов нужно остановить!..
Собрав остатки сил, Марта вскочила и опрометью бросилась в ворота. Расталкивая толпу выходивших из них людей, она отчаянно пробивалась вперед, туда, где вел своих драгун лейтенант Хольмстрем, единственный человек, который еще мог предотвратить чудовищную катастрофу. На нее смотрели, как на сумасшедшую, а кто-то, ожесточась сердцем от навалившихся несчастий, в ответ больно пихал и бил ее. Несколько раз Марта падала и снова вскакивала, продолжая свою безумную борьбу. Наконец перед ней оказались синие спины уппландских драгун с белыми соляными и черными пороховыми разводами.
