Его окружали, чтобы уволочь на тот берег.
Коробицын выстрелил и вскрикнул радостно, увидев, что вожак пошатнулся и упал. Он выстрелил еще раз, и еще, и уже услышал, что бегут товарищи ему на помощь. Он пустил еще пулю вслед врагам.
— Я вам! — крикнул он в невыразимой злобе и радости, и туман застлал ему глаза.
Дело длилось несколько секунд. Но когда прибежала подмога, трое мужчин уже несли четвертого через речушку. Задержать их было невозможно: пуля ляжет на ту сторону.
Коробицын очнулся на бугре в лесу. Его донес сюда красноармеец Шорников. Увидев себя в кругу знакомых лиц, он ощутил такую радость, какой никогда еще не испытывал. Все было привычное и родное вокруг — земля, осенний лес и люди, товарищи.
— Как вышло? — спросил он возбужденно.
— Вышло хорошо, — отвечал начальник заставы, уже прискакавший сюда. — Задание вы выполнили, врага отбросили, товарищ Коробицын.
— Сволочи, — сказал Коробицын. Слова рвались из него, как никогда. Он, обычно молчаливый, был сейчас непохож на себя. — Трое их…
— Четверо их было, — поправил начальник заставы.
— Ну, я одного ссадил. Попомнят.
Возбуждение не проходило. Он не сомневался, что раны у него легкие. И все снова и снова он радовался родной земле, родному воздуху, родным лицам. Все здесь обещало жизнь и счастье.
Подскакал комендант с лекпомом.
Продели палки в рукава шинели и на эти самодельные носилки положили Коробицына.
Он не застонал, но лицо его дрогнуло, и черные брови сдвинулись в напряжении.
— Болит? — спросил начальник заставы, склонившись над ним.
— Ногу больно, — отвечал Коробицын.
— Ничего. Пройдет.
Нога в подъеме горела и ныла.
— Одного я ссадил, — повторял в непрекращавшемся возбуждении Коробицын, пока его несли к заставе. — Оправлюсь — узнают еще меня. Покажу я им, как к нам лазить!
И этот момент, когда он бился против четверых, казался ему самым радостным в его жизни, словно он впервые по-настоящему узнал себя в полной мере.
На заставе уже ждала докторша из соседней больницы.
Докторша спокойно и внимательно осмотрела его. Три раны в ноге она не признала опасными, только в подъеме ноги пуля застряла.
Коробицын не стонал и при осмотре, выдерживая боль с неожиданной легкостью. Только попросил:
— Пулю-то выньте. Не хочу ихней пули в себе.
О четвертой ране докторша ничего не сказала Коробицыну. Четвертая рана была в живот.
— Надо отправить в Ленинград, — сказала она. — В центральный госпиталь.
И, отведя начальника заставы в сторону, прибавила тихо — так, чтобы Коробицын не слышал:
— Сегодня же отправить надо. С первым поездом.
Она сделала укол, и запахло как будто спиртом.
— Вот давно не пил, — засмеялся Коробицын. — Вот хорошо!
Он лежал на своей койке, куда сразу, как принесли, положили его, и за окном слышалась ему родная жизнь заставы. И когда он узнал, что лежать ему не в деревенской больнице, где его навещали бы товарищи, а в Ленинграде, он взмолился:
— Разрешите, товарищ докторша, возьмите к себе. Куда мне так далеко? Рана-то легкая…
— Зато Ленинград увидите, — утешала докторша, — Октябрьские праздники там увидите.
— А сколько дней лежать-то там? Неделю? Больше?
Ему все не верилось, что привычная жизнь его на заставе прервана. Ему казалось, что вот он встанет и пойдет сейчас. Неужели враг, гад, сволочь, так сильно саданул?
К крыльцу уже подкатила рессорная тележка, и начальник заставы вышел поинтересоваться, откуда это.
— Из деревни крестьяне прислали, — важно отвечал безбородый, но очень серьезный финн. — Я больного на станцию повезу.
Начальник заставы поблагодарил — он только собирался еще посылать в деревню за телегой.
Положили много соломы, чтобы мягче было ехать, и уложили Коробицына в тележку. Лекпом присел сбоку. Коробицын прощался со всеми, кто окружал его. Вдруг он взволновался:
— А не смеется кто, что я отбросил, да не задержал? Что Болгасов говорит? А Бичугин?
Болгасов и Бичугин оба были в наряде. Но за них ответил начальник заставы:
— Гордятся тобой бойцы, товарищ Коробицын.
— Винтовку мою передайте Бичугину, — успокоенно сказал Коробицын. — Пусть бережет. Скоро вернусь. Покажу им еще, как к нам лазить!
Начальник заставы был так же, как и Коробицын, уверен, что тот поправится, хотя он знал о ране в живот. Начальник заставы видел эту рану — маленькая дырочка и немного крови.
Через четыре дня начальник заставы, получив отпуск до четырех часов, ранним утром отправился в Ленинград навестить Коробицына. Праздничный вид города взбодрил его. Он зашел в гастроном и купил Коробицыну винограду и сладостей. Затем сел в трамвай и поехал к раненому.
В вестибюле, просторном и пустом, дежурная сестра строго сказала ему:
— Прием с четырех. Сейчас к больным нельзя.
Но так как она тотчас же и ушла куда-то, он спокойно прошел к раздевалке и, увидев брошенный кем-то на стул халат, снял хладнокровно, как имеющий право, шинель, повесил ее, надел халат и направился в палаты. А если человек в халате, то тут уж никто такого не остановит.
Он путался по коридорам, спрашивая, где тут хирургическое отделение.
Подойдя к операционной, он увидел, как пронесли оттуда кого-то, с головой накрытого простыней.
Больниц и госпиталей он не любил. Его начинало уже мутить от этих запахов. Он остановился у хирургического кабинета. Здесь он ждал кого-нибудь, чтобы навести справки. Когда вышла наконец сестра, он обратился к ней:
— Тут к вам доставлен раненый пограничник…
— Коробицын? — торопливо перебила сестра. — Он сейчас умер после операции. У него был перитонит. Очень тяжелое ранение.
И, взглянув в лицо ему, осведомилась уже не так поспешно:
— А вы кто ему будете? Товарищ? Или родственник?
Начальник заставы никогда потом не мог вспомнить, как это он ехал обратно. Но на границу он вернулся вовремя.
У крыльца, когда он сошел с коня, ждавшего его на станции, нетерпеливо и недовольно подбежал к нему сын.
— А где дядя Андрюша? — спросил он строго. — Ты же обещал привезти его.
Начальник заставы тут только, в приучающей к вниманию обстановке, заметил, что нет при нем ни винограда, ни сладостей — потерял где-то. Ничего не ответив мальчику, он прошел в ленинскую комнату, где Лисиченко вел занятия, и сказал:
— Умер наш Коробицын, товарищи. Скончался от ран.
Была одержана важная победа: Коробицын вывел из строя Пекконена, опаснейшего врага. План переброски террористической группы к юбилейным праздникам в Ленинграде был сорван.
Еще до того, как застава, на которой служил Коробицын, была названа его именем, до того, как имя Коробицына стало знаменитым у пограничников, почта доставила на заставу в одно тихое зимнее утро письмо красноармейцу Андрею Ивановичу Коробицыну.
Все имущество Коробицына было отправлено его родным в Куракино вместе с подробным сообщением о его подвиге и назначением пенсии матери. Родные горевали в Куракине, писали в отряд, но это письмо было не от них. На этом синем, простой бумаги конверте стоял не куракинский штемпель.
