Ни Лопатин, ни весь подчиненный ему гарнизон не звали еще, что Сокаль очутился в полосе направления одного из главных ударов врага. Направление это в первой сводке Главного командования Красной Армии было названо «Кристинопольским».
…В это время лейтенант Григорий Погорелов вместе со своей группой пробирался крепостными рвами древнего княжьего города Прилуки к железнодорожному мосту у Ромуша. Рвы вывели пограничников в густой кустарник на мысе Шибеница. Когда лозняк кончился, Погорелов увидел около моста, на гребне железнодорожной насыпи, каски фашистов. Лежа у пулемета, немцы вели огонь по отделению, охранявшему мост.
Сейчас весь мост, по-видимому, уже был в руках у врага, а его охрана, сброшенная с моста в сторону, была оттеснена немцами. Под прикрытием станкового пулемета, ведущего огонь с насыпи, фашисты подползали к стрелкам отделения, прижимали их к лесу.
Не напрасно послал сюда лейтенанта Погорелова его начальник Алексей Лопатин. Мало того, что здесь был стык двух участков, ведь по мосту гитлеровцы могли в любой момент начать переброску своих главных сил, следующих за передовыми отрядами.
Пробегая по лесу, перескакивая через канавы, вспотевший от быстрого бега, лейтенант Погорелов надеялся, что возле моста ему удастся соединиться с бойцами соседней, двенадцатой заставы. Он прикидывал в уме, как все вместе они организуют оборону.
Когда группа пограничников приблизилась к цепи, сердце Погорелова дрогнуло.
На околице села Большие Джары, где раньше стояло здание заставы, подымался столб дыма. Остатки здания, разбитого в первые же минуты войны прямым попаданием зажигательных и фугасных снарядов, догорали.
При виде догорающей соседней заставы лейтенант Погорелов понял, что теперь он может рассчитывать только на свои силы. Ему стало ясно, что весь участок до села Большие Джары оголен. Возможно, только кое-где, застигнутые войной у берега, оставались ночные пограничные наряды.
Таким образом, тринадцатая застава получила новую дополнительную линию границы для охраны.
И самым уязвимым местом этой линии был железнодорожный мост…
Приблизительно в то же время во двор тринадцатой заставы со стороны скомороховского кладбища влетел на коне Василий Перепечкин. Был он взволнован и бледен.
Забыв, что немцы нет-нет да и ведут огонь по зданию из пулемета со стороны Буга, Алексей Лопатин выскочил навстречу всаднику.
— Пробился? — крикнул начальник.
— В Ильковичах немцы! — спрыгивая с коня, доложил Перепечкин. От быстрой скачки волосы его были растрепаны и припорошены пылью.
— Чего же не ехал через Стенятин?
— Там мотоциклисты ихние мчались шляхом мне наперерез. Я взял левее, чтобы вырваться на Сокаль по Тартаковскому шоссе, и там…
— Что там? — перебил его Лопатин.
— По шоссе из Сокаля на Тартаков идут танки. С крестами. Большой дот, что под Равщиной, огонь по ним ведет. Я видел, как снаряды разрывались на броне… Вот, слышите? — И, опуская повод, показал рукой на юг.
Там слышался густой рокот танков, то и дело заглушаемый залпами пушек.
Лопатин спросил Гласова:
— Как же быть теперь, Павлуша?
— Подорвать мост в Ильковичах, — сказал решительно Гласов, — и держать этот участок под обстрелом. Ведь в любую минуту по этой дороге они смогут двинуть свои войска. А наша задача — врага здесь не пропустить, что бы ни происходило у соседей.
— Пускать нельзя! — согласился Лопатин. — Я пойду сам и подорву мост!
— Ты начальник заставы и обязан командовать всеми людьми, — урезонил Лопатина Гласов. — Пошли Перепечкина и старшину Клещенко. Они справятся.
Как ни хотелось Лопатину самому лично уничтожить мост на стыке участка, но он не мог не согласиться с доводами политрука. Он сбежал вниз отдавать приказ.
Не прошло и нескольких минут, как, используя русло речушки Млынарки, старшина Клещенко вместе с Перепечкиным, нагруженные толовыми шашками, поползли к мосту.
Минуты тянулись в томительном ожидании. Все, кто был наверху, смотрели в сторону Илькович.
Вдруг, подобно молнии, блеснул под мостом огонь. Его сразу заволокло дымом. Прежде чем на заставе услышали грохот взрыва, багрово-черный столб поднял кверху на своих могучих плечах груду каменьев, рыжие балки, сырую землю.
— Мы думали, что шнур неисправный, — рассказывал бойцам в подвале взволнованный Перепечкин, благополучно возвратившийся со старшиной. — Старшина поджег его сам, и мы отползли назад. Ждем, ждем — ничего. Я уже хотел было голову высунуть из оврага, а тут как ахнет!
Ближе к вечеру огородами да лугами на заставу со стороны Скоморох пробился Давыдов из группы Погорелова. На щеке у Давыдова темнела рваная рана. К тому же он был еще ранен в ногу и прихрамывал, морщась от боли.
Дежурный сразу направил Давыдова в подвал к женщинам. Не успел он сойти туда, к нему прибежал Лопатин:
— Рассказывай… Где Погорелов?
Однако Давыдов уже различил внизу глаза Погореловой, жадно ждущей ответа на этот вопрос. Рядом с ней стояла маленькая Светлана, дочь Погорелова.
Давыдов с трудом перевел свой взгляд на лейтенанта Лопатина и сказал, почти заикаясь:
— Лейтенант Погорелов остался… у моста… Я расскажу всю обстановку… Как бы сначала перевязаться?
— Пойдем наверх, — предложил Лопатин, — там светлее перевязывать… Дай-ка парочку индивидуальных пакетов, Анфиса!
Как только они остались вдвоем в просторной ленинской комнате с выбитыми окнами, Давыдов тихо сказал:
— Нет Погорелова. Он погиб, и все остальные тоже…
И, выплевывая время от времени сгустки крови, Давыдов рассказал, что Погорелов со своей группой больше получаса держал под огнем мост через Буг, не давая врагу возможности переправиться. Трупы тридцати немецких кавалеристов вместе с лошадьми остались на мосту, преграждая путь едущим сзади. Погорелов приказал Давыдову отползти на заставу за подмогой. Уже из кустов, прикрывающих местность, называемую Шибеницей, Давыдов увидел, как немцы, переплывшие Буг севернее, напротив развалин двенадцатой заставы, со всех сторон окружили группу Погорелова. Давыдов видел, как гитлеровцы прикалывали раненых. Он слышал крик Погорелова: «Гранатами их, хлопцы!» И на этом крике все оборвалось.
Почти весь луг перед заставой хорошо просматривался из маленькой щели подвального окошка.
Гласов прижался к пахнущей глиной продолговатой щели. По лугу были разбросаны скорченные трупы врагов. Перепуганные гуси вылезли из оврага, в котором протекала Млынарка, и пошли по мягкой траве, косясь на мертвых гитлеровцев.
Политрук услышал треск мотоциклов возле Илькович, вплетающийся в орудийную канонаду, и понял, что теперь немецкие автоматчики объезжают заставу стороной по дороге, ведущей окраиной Илькович на Бараньи Перетоки. Над Ильковичами поднимался черный столб дыма.
«Наверно, колхоз горит», — подумал Гласов.
Теперь уже вся страна знает про войну. Все слушают радио, и миллионы советских людей с напряженным вниманием ждут вестей именно отсюда, с границы, где началась война…
Сверх ожидания ночь прошла спокойно. Правда, она была непохожа на прежние мирные ночи. Вся в далеких и близких зарницах орудийных залпов, освещаемая пожарами разбитых селений, наполненная грохотом артиллерийской канонады и монотонным завывающим гулом невидимых самолетов, пролетающих совсем низко, ночь эта надолго осталась в памяти у всех, кто защищал волынскую и галицкую землю в июне
