небольшим. Одиннадцать часов — «Комптон», Двенадцать пятнадцать — «Уаи энд Ар». Эти хотят, чтобы ты выглядела элегантно-небрежной. Так, после обеда облик светской дамы, лет двадцать с хвостиком, это у…
И так каждый день. Пробы, собеседования, съемка. «Я все реже понимаю, кто я и где я, — размышляла Кэрри. — Трудно смириться с тем, что множеству людей нужны различные аспекты моей внешности, но никому не требуется моя истинная суть, самое реальное, что есть во мне». Кэрри страстно мечтала встретить человека, частью которого она могла бы стать, — в этом она видела единственный выход. Тогда бы начался внутренний рост, тогда бы она по-настоящему расцвела. А нынешняя жизнь совершенно бессмысленна и бесцельна, а раз нет смысла и цели, то все кажется нестерпимо мелким и глупым. Чем она занимается? Демонстрирует себя. Как тривиально. Тем не менее, Кэрри продолжает улыбаться в коммерческой рекламе, улыбаться клиентам, улыбаться плейбоям. Красивая безделка — вот что она такое, вот чем ей предназначается быть. Год за годом одни и те же лица, одни и те же движения и жесты, и Кэрри — часть этой рутины. Ничего не меняется.
Кэрри писала:
«На этом бизнесе лежит зловещая тень, нас же он перемалывает. Он постоянно требует себе нашу невинность и нашу красоту — физическую, духовную, нравственную, интеллектуальную, эмоциональную, духовную. У нас отнимают наше единственное оружие, нас раздевают догола. Где наша свежесть, когда мы уходим из этого бизнеса? Но пока мы остаемся внутри этого мишурного мирка, мы стараемся жить как можно полнее, мы знаем, что за его пределами лежит большой усталый мир, для которого мы не более чем предметы… Но есть и еще одно пространство — внутренний мир красоты и душевного богатства, и мы знаем, как много в нем любви и как томится душа от невозможности ее выразить…»
«Сколько ошибок я наделала, — думала Кэрри, сидя за письменным столом. — Но я еще наверстаю. Я обязательно наверстаю. Я должна наверстать».
Чистый воздух, пустоватые улицы. Снегопад напомнил о чем-то далеком, и город притих, вспоминая. Кэрри ехала в бездумном безмолвии по скованному зимой городу, и ей чудилось, что и промерзший бетон, и поземка, и подрагивающие деревья пытаются сообщить ей нечто важное, но она не может догадаться, о чем это они… Господи, хоть бы не эта сосущая пустота внутри, ведь где-то в ней таятся и ритмы, и ощущения, для выражения которых не слова нужны. Кэрри почувствовала, как в ней зарождается молитва: кто-нибудь, должен найтись кто-нибудь, и он найдется, этот человек. Хорошо, пусть не будет он воплощением всего, что она желала бы любить и лелеять, но пусть придет тот, кто избавит ее от нестерпимого одиночества.
Такси медленно пробиралось сквозь снегопад, Кэрри смотрела в окошко на разноцветные отблески, на отражения в металле и стекле. Все такое холодное, замороженное, но во всем есть обещание красоты, есть надежда: что-то может еще сбыться…
Снег валил до самого вечера, пока Кэрри носилась по рекламным агентствам, по фирмам, клиентам: сухой торт Дункана, хрустящий картофель Лоры Скуддер, политура для мебели. Конец еще одного дня.
Мантия сумерек окутывала город, скрывая его острые углы, обнажая световые пятна, звуки вечера. Автомобильные гудки, рычание тяжелогрузов, дрожь подземки.
Домой. Тишина пустой квартиры. Ни голосов, ни звука шагов, исключая ее собственные. Что-то погромыхивает и шипит в радиаторах центрального отопления. Кто-то должен появиться. Сейчас. Сию же минуту. Кэрри так хочет, чтобы он появился немедленно. Нет, не через неделю, не через месяц, даже не завтра. Сию минуту.
Зазвонил телефон — Джерри Джексон. Кэрри условилась встретиться с ним вечером следующего дня.
Рекс выбрал время посмотреть сценку из «Цветка кактуса», которую прямо в агентстве разыгрывала одна из их моделей и Роки Эспозито, за которым Рекс приударял.
Когда актриса распрощалась, Роки задержался около письменного стола Рекса.
— Что слышно насчет работы для меня? — спросил он.
— Предложил тебя на лимонный дезодорант для мужчин, — ответил Рекс, воровато поглядев на противоположную дверь.
— А что с электробритвой Уильямса?
— Никак не примут решение.
— Ты же обещал направить меня на собеседование по рекламе «Хай-карате», крема после бритья, и так ничего и не сделал!
— Что я могу сделать, если фирма меняет весь план рекламной кампании?
— Я нуждаюсь в работе, Рекс. Ты мне говорил, что я буду выше головы обеспечен работой, если только мы…
— Я помню, помню, — поспешно забормотал Рекс. Раздался звонок по внутреннему телефону. Звонила Чарлин.
— Похоже, что в моду вошли фальшивые зубы, — объявила она. — Ты не поверишь, но вот передо мной список — сейчас я тебе прочитаю, так: паста для искусственных зубов «Клинайт», еще несколько паст — «Полигрип», «Полидент», подушечка для вставной челюсти, клей для зубных пластмасс, таблетки для чистки искусственных зубов. И все это — за одну неделю. Я тебя спрашиваю, где мы возьмем моделей, которые согласятся публично продемонстрировать свои вставные зубы?
— Исключается, — согласился Рекс. — Каждая старается убедить нас в том, что у нее собственные жемчужные зубки!
— Вот именно. Кто согласится, чтобы реклама погубила имидж? Эго, эго и опять-таки эго! Как у тебя дела с рекламой фаршированной рыбы и мацы? Учти, евреи настаивают, а с ними надо считаться!
— Что делать, национальные меньшинства забирают власть над большинством. Может, обсудим этот момент у «Бикфорда»?
— Кисуля, — мурлыкала Чарлин в телефон, — как наша маленькая?
— Прекрасно, — ответила Долорес. — Поверишь ли, у нее уже два зубика!
— Маленькая обезьянка! Когда принесешь показать ее нам? И, кстати, когда ты собираешься прийти за своими чеками?
— Откуда чеки?
— «Зюд», шарики от моли, «Голова и Плечи».
— Могу заехать сегодня же после обеда.
— Буду ждать. Но это не единственная причина, по которой я тебе позвонила: тут к нам приезжает режиссер с побережья, Алан Мессина, довольно приятный малый.
— А, этот!
— Ты с ним знакома?
— Еще бы. Ты разве не помнишь, несколько лет назад я ему читала из этой провальной бродвейской пьески?
— Моя ласточка, с той поры многое изменилось: и ты не та, и он другой!
— Думаешь, он меня не вспомнит? В те времена я была не в лучшей форме. Я фантастически продвинулась!
— Не думаю, а знаю, лапка! Алан Мессина и сам не очень-то хочет припоминать тот период жизни. Сейчас он дико модный на побережье телевизионный режиссер.
Долорес навострила уши.
— Что он здесь делает?
— Ему нравятся нью-йоркские актеры. Хочет посмотреть, кто есть у нас, уверен, что тут полно талантливых людей. В пять ты можешь прийти в агентство?
Алан Мессина сидел за рабочим столом Рекса. Он был одет в брюки цвета хаки и рубашку из тонкого вельвета с закатанными по локоть рукавами, обнажавшими сильные, волосатые руки. В темном театральном зале Долорес не разглядела его, а сейчас на вид дала ему лет сорок пять или около этого. В нем было что-то от мальчишки, но по сложению он напоминал скорее тренера по теннису или карате. Долорес отметила довольно зловещие огоньки в его глазах. Мессина и говорил, и двигался с плавной стремительностью.
Окинув Долорес взглядом, он сказал:
