листьями укладывали на землю, сшивали их проволокой. На конец такого рядка укладывались камни, их обматывали; еще порция камня — и еще оборот длинной чушки… После нескольких оборотов получался увесистый рулет с каменной начинкой — карабур. Не зря старый Эмин-ага, как заклинатель злых духов, ходил у воды и грозился Дарье словом «карабуры». Нехитрое изделие карабуры, но река их боится, они не раз смиряли ее оголтелую прыть. «Рулет» с камнями бросали в те места, где кипение воды всего более опасно: укрепляли берега от прорыва, сбивали скорость течения, усиливали подпоры у сооружений.
Прорех было много. Какую раньше затыкать? Сергеев предлагал бросить карабуры у подступов к плотине, и это было вполне резонно: надо было замедлить лобовые течения. Инженер Медунов, строивший своими руками плотину, видел сейчас все ее подземные и подводные устои. Опаснее всего была угроза размыва боковых креплений плотины, а Дарья уже пробовала это сделать на левом плече. Метра на три пробила она брешь в насыпи и, только встретив забор из фашинника, остановилась. Надолго ли? По настоянию Дмитрия Медунова, плечевые отводы начали крепить карабурами; первые из них, казалось, проваливались в бездну, пускали пузыри и — тю-тю.
— Кормим зверя сдобными пирожками, — ворчал Сергеев, тоже не новичок на канале.
— Бросать еще, — не отступал Медунов. — Берег мостить карабурами. А ну-ка тяните эту кишку! — Он взялся сам возводить баррикады возле своего бетонного редута.
— Петрович, так ведь тут сухое место, ложись и загорай на песочке! Зачем зря тратить крепление? — перечил ему кто-то из рабочих.
— Клади сюда! — Длинные разговоры были не ко времени; Медунов, с твердо обозначившимися желваками и злым прищуром глаз, нервничал, но вполне владел собой и каким-то вторым, внутренним зрением примечал не только все происходящее, но и предугадывал то, что должно свершиться.
Много пошло каменного рулета на заделку промоины, прежде чем Дарья в этом месте смирилась. Водоворот погасили, и пена у берега медленно поползла от плотины, уносимая мирным встречным течением. Но это могло быть уловкой Дарьи. Для прочности три десятка карабуров сделали по новому, медуновскому образцу: шпалеры вязались не из камыша, а из прутьев тала, камни отбирали самые крупные. «Рулет», вдобавок, обматывали железными тросами. Мощная крепь укладывалась в самых уязвимых местах.
В хлопотах по укреплению береговых опор Медунов не забывал про жерла плотины: у входа в них плескалась река, а за ними начинался такой же норовистый канал, клинком рассекавший ползучее тело пустыни.
— Эй, рейка! — Не всякому был понятен этот возглас, но тот, к кому он относился, сейчас же откликнулся.
— В начале уровень падет!
— Опять затор! — К тому, высокому голосу присоединился еще более высокий. — Накипь в трубы не втягивается… Затор, хоть за клизму берись… — послышалась сердечная бабья ругань. На пост к дежурившей Маланье Землянской прибежала подсменщица Анна Царева. Реечные наблюдатели торопливо унизывали линейки страниц журнала цифрами, делали вычисления, докладывали инженеру.
— Без арифметики все ясно, — ответил Медунов на их сбивчивые рапорты. Он подозвал к себе дежурного парня без рубашки, в тяжелых ботинках.
— Гельды, следи за боковыми выносами… — помедлил и добавил: — Далеко от колодца не отходи. Если что — крикну. Багор около бочки… Смотри, — последние слова Дмитрий Петрович произнес тихо, только для Гельды и по-туркменски, хотя парень из Хатаба с успехом распевал русские песни. Медунов любил говорить по-туркменски и делал это при первой же возможности. Свое знание местного языка он определял почему-то процентами: «Знаю туркменский на восемьдесят процентов».
Гельды Ханов, веселый, болтливый парень, ответил ему на своем языке:
— Буду за всем смотреть, Петрович… Особенно за вашей фуражкой. Где она всплывет, туда с багром нырять буду! — Он взял пожарный багор с длиннущим черенком и положил около колодца.
Медунов не то улыбнулся, не то прожевал какое-то непроизнесенное слово, посмотрел из-под ладони на солнце и скрылся.
— Смотри! — только и осталось от него над колодцем.
— Хош, Петрович!
За какие-нибудь полчаса натащило столько хлама, плавучего хвороста, остатков бог весть где потопленных строений, деревьев… Весь нанос требовалось транспортировать под плотину, и Медунов занялся этой работой. Сподручнее было бы делать ее вдвоем, но в колодце и один с трудом помещался. Балансируя над мутной подвижной пропастью, Медунов ловчил убрать с пути сначала то, что было покрупнее и что наиболее сдерживало течение. Время от времени в колодце наступало «солнечное затмение» — это Гельды, встав на колени, закрывая дуло железного ствола своим крупным телом, высматривал, не пускает ли начальство пузыри и не пора ли браться за багор.
Работу, которую делал сейчас Дмитрий Петрович, он не хотел, да и не имел права никому другому доверить. В эти трагические часы — кто ведает, сколько их еще впереди! — надо было исполнять простое, будничное и в то же время самое главное дело: давать в канал необходимое количество воды, настолько необходимое, что малейшее отступление от нормы было равносильно гибели тысяч гектаров хлопчатника.
Июль… Побелевшая от нещадного зноя высь, раскаленный воздух; всюду солнце… Задержи, хотя бы не надолго, полив — и потом выходи в поле не за пушистыми комочками хлопка, а за одеревеневшими бустылыжками для печи… Воды юного канала текли в оазис, на плантации тонковолокнистого хлопчатника, на земли целинных совхозов, спешили на подмогу древнему Мургабу, обмелевшему, иссякшему к лету.
Вода грозилась перехлестнуть через земляные и бетонные баррикады, и воды недоставало в канале — двойное бедствие. Притоку в канал мешали завалы, над которыми бился Медунов, а вернее сказать — убивался. В одну из своих «проверок» дежурный Гельды не увидел инженера около решетки.
— Петрович! — испуганно позвал он Медунова. — Петрович, где ты?
Зашуршала куга, и в углу колодца заблестели глаза Дмитрия Петровича.
— Тряпицу какую-нибудь дай, — попросил он. — Руку перевязать.
— Маланья… Миля, руку перевязать Петровичу! — засуматошился Гельды. — Тебе помочь, Петрович?
— Смотри-ка лучше на воду. Замеры какие? — спросил Медунов. Но и без замеров ему было видно, насколько сильнее пошла вода в русло канала. А значит — и на хлопковые поля.
До вечера обстановка не изменилась, и невозможно было предвидеть, как повернутся события: к лучшему или худшему. Работавшие весь день у плотины подбадривали Медунова и по одному уходили, чтобы с сумерками отправиться на дежурство.
Многолюдная дневная колгота спадала, затихал берег, и от этого становился слышнее негодующий рокот реки. У опушки дженгельной чащобы, где заготовляли камыш, вспыхнули первые костры. Дмитрий Петрович и Сергеев договорились, кого оставить на ночь в береговой охране, условились, какие суда и моторы бросать в прорыв по тревоге: и людей и машин было в обрез, ночь не предвещала покоя, да его и не ждали — лишь бы выстоять в единоборстве с неуемной рекой.
Уж сколько времени неотлучно находился Медунов на гидросооружении — домой он, кажется, и дорогу забыл; зато жена Лидия Ивановна — крупнолицая, статная волжанка — проторила извилистую тропинку от дома до места, к которому словно прирос Петрович; приносила ему еду и домашние новости. Завидев жену, Медунов объявлял:
— Ну вот, моя походная харчевня прибыла. Гельды, накрывай фанеркой пожарную бочку, стели газету, пировать будем. Лишь бы закусить принесли, а запить найдем чем — вон ее сколько, водички!
Лидия Ивановна втайне опасалась за жизнь Дмитрия, и он знал про ее тайну, при встречах пытался рассеять опасения, через силу, но шутил.
— Лида, в следующий раз собак с собой приведи. Соскучился. Всех приводи — и Джека, и Трезора и Пальму… Нет, пожалуй, Пальму оставь дома.
— Это почему же? — простодушно спрашивала Лидия Ивановна. В семье охотников (хозяйка тоже хаживала с ружьем на фазанов, а то и на диких кабанов) было три собаки. У каждой — узкая специализация, своя профессиональная хватка. Трезор, например, имел дело исключительно с дикими свиньями, впрочем не только с четвероногими свиньями… Лидия Ивановна больше всех любила Пальму — на этой струнке и пытался сыграть Дмитрий Петрович.
