ПЕРВЫЙ ЭКЗАМЕН
Стасик уходит в прошлое
Друзья звали его Стасиком. За обаятельную мальчишескую улыбку. За то, что умел по-настоящему дружить и мечтать. И, вероятно, за то, что ходил в строю на самом левом фланге.
Он очень любил свое училище. Но он ждал заветного дня, когда назовут его не Стасиком, а лейтенантом Лихаревым, когда можно будет подставить лицо сильному ветру, а плечи — тяжелой ноше.
Он завидовал тем, кто пришел в училище с границы. Эти парни вдоволь нашагались по дозорным тропам, вволю поели солдатской каши. Завидовал потому, что сам еще не мог похвастаться житейским опытом. В кармане пиджачка лежал аттестат зрелости — единственное богатство и надежда.
Станислав закончил школу в городке, каждая улочка которого, казалось, вела к границе. Не раз бывал на заставах. Знакомые офицеры из отряда, отправляясь на границу, неизменно приглашали: «Стасик, лезь в машину». И он ехал, ловил форель в голубых, как проснувшееся на рассвете небо, ручьях, лазил на кряжистые деревца диких урючин, вспугивал фазанов в сизых зарослях облепихи. Все здесь было таинственным, непознанным: и пограничные наряды, карабкавшиеся по скалам, и яркий огонек в окне заставы, и негромкие песни чабанов. А когда Станислав сделал выбор, кое-кто из школьных товарищей недоумевал:
— Всю жизнь быть военным? Служить где-то у черта на куличках? Да ты что?
— А что?
И Станислав Лихарев поехал в пограничное училище. Приняли. Он сам строго спрашивал себя: «Выдержишь?» Вместо ответа говорил: «Важно не кем будешь, а каким будешь». Он очень любил повторять эти слова. Особенно когда приходилось трудно.
И вот училище позади. Он ехал знакомой дорогой: чабанские кибитки, говорливые арыки, машины, груженные саксаулом, расплавленное солнце. Все это воспринималось теперь по-новому. Стасик был уже в прошлом. На заставу ехал лейтенант Лихарев.
Когда говорит дневник
Страничка первая. Молча смотрю на только что заполненную анкету. Обидно: чуть ли не наполовину пуста. А что, собственно говоря, ты сделал за двадцать прожитых лет? Окончил школу. Поступил в училище. Окончил, Всё? Нет! Ты вступаешь в члены партии. Это очень много. Очень! Вспомнилось, как в училище вручали кандидатскую карточку.
— Носи честно, — сказал секретарь парткома. Он говорил и еще хорошие, теплые слова, но эти врезались в память.
Страничка вторая. Почему в часы, свободные от занятий и службы, отсиживаюсь в канцелярии? Это вовсе не вызывается необходимостью. Как ни странно, меня тяготит непонятное чувство: боюсь идти к людям. Ведь им надо что-то сказать, дать разумный совет, ответить на трудный вопрос. А вдруг они увидят мою беспомощность, увидят, как от смущения и неловкости зарозовеют щеки? И вот меня выручает канцелярия заставы: тишина, изредка — звонки телефона и громкий голос дежурного в соседней комнате. Но совесть, совесть! Ведь она мучит. Выходит, ты сам по себе, а люди сами по себе, ты не знаешь, чем живут они, а им безразлично, какие мысли в твоей голове. Нельзя сказать, что я в канцелярии бездельничаю. Работы вдоволь. Книга пограничной службы. Тетради учета. Конспекты. Но что стоит вся эта работа, если ты отгородился от людей?
Идти к ним, жить с ними одной жизнью, понимать душу каждого и влиять на нее. Сколько раз ты слышал это в стенах училища, там все было простым, само собой разумеющимся; а здесь, на заставе, вдруг оказалось сложным, подчас недоступным.
Первые беседы с солдатами неутешительны. Настороженные взгляды, хитринка в глазах, скрытая усмешка. Люди разные, а отвечают одинаково коротко: «Так точно», «Никак нет», «Не знаю», «Есть». И, чувствую, с нетерпением ждут разрешения уйти. Как же завоевать доверие? Как установить душевный контакт? Что сделать? С мыслями об этом поднимаюсь, чтобы начать новый день.
Страничка третья. Первое политзанятие. Ну, начнем с того, как ты появился в Ленинской комнате. Входит розовощекий коротыш и сразу же, не поздоровавшись (первая ошибка), открывает конспект и начинает говорить. А слушают ли его? Неизвестно. Скорее всего — нет. Скорее всего — изучают. Так почему же он не видит этих глаз — карих, голубых, зеленоватых, черных? Настороженных, приветливых, недоверчивых, равнодушных, удивленных?
В конце — град вопросов. Большинство — совсем не по теме: «Что такое диктатура пролетариата?», «В чем сущность советской военной доктрины?», «Как действуют на космонавтов космические лучи?», «Что пишет Шолохов?». Потом поднимается рядовой Труфляк: «Товарищ лейтенант, а когда мне выдадут водительские права?» Ну, это уж слишком. А вообще, если бы в училище валял дурака, попал бы впросак на первом же занятии.
Страничка четвертая. «Ты очень неуравновешен, дорогой лейтенант. Можешь вспылить из-за пустяка, а потом ругать себя самыми последними словами. Начальник заставы потребовал на первых порах составлять личный план работы. Ты затеял с ним дискуссию: зачем эти бумажки? Бюрократизм. Формализм. И что я — мальчик? А теперь понял, что майор прав.
Страничка пятая. «Сегодня проходил мимо курилки. Случайно услышал разговор двух солдат:
— Ну как там наш мальчик?
— Лейтенант? Как всегда. Сидит в канцелярии. Думает.
Еле устоял на ногах. Значит, мальчик! Проклятый возраст! На заставе есть солдаты старше меня.
Ну, если так, вы увидите, какой я мальчик. Гайдар в шестнадцать лет командовал полком. А Олег Кошевой… Словом, долой затворничество. Держись, мальчик, смелее окунайся в жизнь!
Страничка шестая. Бьюсь с Труфляком. Побеседуешь — три дня золотой человек. На четвертый — всё по-старому. Недавно заявил в открытую:
— Служба к концу подходит. Чего меня воспитывать? Каким был, таким и уеду.
— Нет, таким не уедете, — твердо сказал я.
И решил: никто никогда не уедет с заставы таким, каким был. Уедет возмужавшим и сильным. Глаза каждого станут зорче, а сердце — горячее. И только так.
Труфляк хорошо поет. Попросил его помочь мне в организации художественной самодеятельности. Старается изо всех сил. Решили выступить в колхозном клубе. Накануне проверял службу нарядов. Труфляк громко разговаривал с напарником, нарушил правила маскировки. Сделал ему замечание. Не понравилось. Народ в клубе собрался, а Труфляк: «Не буду выступать. Настроение мне испортили, петь не могу». Сказал ему спокойно: «Ну, что ж, обойдемся». Труфляк пришел в клуб, выступил.
Страничка седьмая. Дневник прочитала Людмила. Весь, даже те строки, что писались еще в училище. Прочитала и говорит: «Здорово!» Спросил ее: «А что здорово?» — «Всё. В том числе и вот это. Открыла страничку, протянула мне. Вот что там было написано: «Усиленно занимаюсь боксом. Почему? Появился соперник, хороший боксер. Пристает к Людмиле. Сказал ему: «У меня теперь второй разряд по боксу. Ты должен об этом знать». Кажется, подействовало. Кстати, бокс пригодится и на границе». Говорю Людмиле: «Ну понятно, это тебе не может не понравиться. А всё же, честно?» В ответ услышал: «Хорошо, что критически относишься к себе. Люблю людей, которые занимаются самоанализом. И самовоспитанием. Не ждут, когда их покормят с ложечки». Мне стало весело от этих слов. Правда, не обошлось и без критики: «Всё-таки, Станислав, многовато о девушках». Люда, Людмилка, но ведь это же до
