Он и изломал мою жизнь. Скоро, вижу, надоела я ему. И он привел меня к Пономарихе. Усмехнулся напоследок: «Хорошему ремеслу тут научишься: кружевницей будешь». Потом вскорости ваши схватили его прямо на «деле», заодно и Маньку замели. И не слыхала я о них больше ничего. Так и осталась я у Пономарихи. Держала она нас таких семерых. Для виду заведение свое называла кружевной артелью. И впрямь, днем-то мы кружева вязали, Пономариха сбывала их, а вечером самогон гнали да с гостями забавлялись. Подружилась, было, я с одной, да недолго-то дружба длилась, наложила на себя руки подружка от дурной болезни. Громом меня поразила эта беда: «Знать, и мой конец таким же будет». И остервенела я. Другие-то пономарихины девицы завидовали мне. Прозвали «фартовой». Гости все больше ко мне льнули, как мухи на мед. А Пономариха называла меня Дорогушей. За свидание со мной она с любого втридорога драла. Да и я маху не давала. Гостей-то Пономариха выбирала все больше семейных, богатых или из начальства каких — такие шуму боятся, огласки. Ко мне с полгода ходил фабрикант плюгавенький, мыловаренный завод держал. Так разорился он на мне вчистую. Говорят, утопился с горя, буржуйчик несчастный, — Фрося горько улыбнулась. — А я уж и дни перестала считать, все вином тоску заливала. Искажу, как перед богом, — милицию ждала, на любой конец, но чтобы переменилась эта постылая жизнь... — Фрося наклонила голову и кончиком пухового платка смахнула слезы.
Каких только людей ни перевидал Маняшин за годы работы в милиции, с какими судьбами ни сталкивался. Он был беспощаден к закоренелым преступникам. Но людей, запутавшихся в жизни, потерявших опору, разуверившихся в доброте и справедливости, он жалел и в силу своих возможностей старался помочь им.
Маняшин не сомневался в искренности Фроси, понимал ее душевное состояние. Жаль было эту красивую, но слабовольную девушку, с которой жизнь так круто обошлась.
Маняшин подавил вздох, пододвинул девушке протокол допроса, предложил расписаться.
— Я неграмотная, — простодушно сообщила Фрося и поставила под протоколом загогулину с хвостиком, похожую на букву «Ч», с которой начиналась ее фамилия.
Она снова села. Маняшин пристально поглядел в ее большие, темные, чуть влажные глаза, похожие на кусочки смоченного антрацита, спросил:
— А что ты будешь делать, Фрося, если мы тебя отпустим?
Он уже решил про себя, что в суд передаст дело только на Пономареву и на пятерых ее девиц, а Фросю попытается на свой риск устроить.
Фрося испуганно сжалась.
— Куда же мне? К другой Пономарихе идти? — горько спросила она.
— Почему к Пономарихе? — возразил Маняшин. — На настоящую фабрику или на завод.
— Где уж там! — огорченно протянула Фрося. — Ремесленные люди места не могут найти, а меня — кто возьмет?
Она была права. В Царицыне стояли многие заводы и фабрики — не хватало сырья и топлива. С трудом налаживалось городское хозяйство. В городе было много безработных. Однако Маняшин твердо решил найти для Фроси подходящее место, чтобы встала она на ноги.
— Иди пока в арестантскую. К вечеру подыщем тебе другое пристанище и иное занятие.
Был у Маняшина в трампарке знакомый старичок, которого все звали Фадеичем. Он водил трамвай с прицепом по самой длинной городской линии, руководил у трамвайщиков партийной ячейкой. Маняшин позвонил в дирекцию парка. Фадеич работал во вторую смену и с утра был дома. Маняшин послал к нему милиционера с запиской. Через час старый трамвайщик сидел в кабинете начальника 2-го отделения милиции и, склонив лысую коричневую голову, внимательно слушал о ночном налете, о Фросе.
— Поверил я девке, — говорил Маняшин. — И жалость меня взяла. Сколько еще сирот пропадает у нас на глазах! А мы революцию для кого делали? Кадетов сокрушили, голод пересилили. Для молодых же! Для ихней счастливой жизни!
Фадеич нахмурился, вынул изо рта обгрызанную деревянную трубку, проворчал:
— Ну-ну, не агитируй. Куда ее, девку эту, хочешь? К нам, что ли? А мы своим кадровым отказываем. Вагоны рассыпались, электросеть нарушилась, пути порасстроились — и делать нечем, и платить нечем: лишних пайков нет.
— Фадеич, а я ведь посулил ей честную жизнь, — просительно сказал Маняшин, чувствуя, что старик уже обдумывает, как решить это дело.
— Ну, ладно, — согласился Фадеич. — Пойду зараз, потолкую в дирекции. Возьму ее к себе в кондуктора, и в общежитие пристроим в хорошую артель.
После обеда Фадеич позвонил Маняшину и велел прислать девушку прямо к нему в депо.
— Ну, Фрося, не обмани нашего доверия, — напутствовал ее Маняшин.
Она смущенно улыбнулась и ушла.
За делами и хлопотами Георгий Иванович не заметил, как пролетел месяц. Положившись на твердую волю и житейский опыт. Фадеича, Маняшин как-то забыл о Фросе.
Встретился с ней случайно. Вскочил как-то в Фадеичев вагон с задней площадки и, проталкиваясь к передней, лицом к лицу столкнулся с Фросей. Она была в маленьком аккуратном полушубке, в своем старом пуховом платке. На груди у нее висела железная коробка с билетами. Она не заметила начальника милиции, строго покрикивая на тех, кто еще не взял билеты.
— Фрося, — тихо сказал Маняшин, положив руку на плечо девушки.
Она вскинула свои угольные глаза и зарделась.
— Ну, как? Устроилась?
— Хорошо, товарищ нач... — и, спохватившись, поправилась: — Хорошо, Георгий Иванович. Спасибо. Я теперь свет увидала. Извините, на работе я, — и она, благодарно улыбнувшись, заспешила вперед, предлагая билеты.
Маняшин прошел в моторную кабину. Сосредоточенный Фадеич, не поворачивая головы, кивнул ему и коротко рассказал о своей помощнице. Работает старательно, дружит со всеми девчатами своей комнаты, жизнерадостна и добра. Ходит в ликбез. Всерьез заявила, что в лепешку расшибется, а грамоту одолеет, пойдет в науку. Свободные вечера — в клубе, на спевках в хоре. И в женсовете поручения разные выполняет. Видно, что от прошлого отреклась навсегда.
Маняшин признательно пожал локоть старого вожатого и спрыгнул на мостовую. Его ждали другие важные дела.
Седьмого декабря 1923 года царицынская газета «Борьба» опубликовала небольшую заметку:
«В районе 2-го отделения милиции развилось сильное хулиганство, грабежи. Хулиганы наглеют, вступают в вооруженные схватки с милицией. Одного милиционера связали, бросили в овраг.
Милиция за последние 10 дней обнаружила 216 случаев нарушений, раскрыла несколько притонов проституции, сделала 55 обысков у самогонщиков, обнаружила 5 четвертей спирта, 14 ведер самогона.
Руководитель милиции Маняшин и его сотрудники заявили, что приложат все силы к искоренению преступлений в зацарицынском районе».
Таковы были будни милиции. Каждый день — поединки с упорным и отчаянным врагом. Каждый день — смертельный риск, без сна, без отдыха...
Газета скупо упомянула о «связанном милиционере». А это была настоящая схватка. Милиционер Зотов нес 7000 рублей казенных денег. Его подкараулили вооруженные бандиты Сабир и Маняфов. Ударом рукоятки нагана сбили с ног, связали, истекающего кровью бросили в глухой овраг. Там бы и замерз Зотов.
Однако во 2-м отделении его быстро хватились. Маняшин послал часть сотрудников на розыски грабителей, а конвойную команду — на поиски Зотова. Приведенный в отделении в чувство Зотов рассказал приметы налетчиков. Спустя несколько часов они были арестованы, а деньги возвращены в кассу.
Бандиты и хулиганы словно бросили вызов 2-му отделению милиции. И он достойно был принят. Спустя несколько дней после покушения на Зотова был пойман главарь одной из бандитских шаек Шокин, приговоренный к 4 годам заключения со строгой изоляцией и бежавший из тюрьмы.
...Георгий Иванович заканчивал очередное донесение, когда вдруг в кабинет стремительно вошел
