— Как свои пять пальцев!
— Вот и отлично. С левого берега переправляется дивизия Родимцева. Город им незнакомый. Расположение огневых точек противника, по существу, неизвестно. Так вот ты и еще несколько надежных людей будете пока при штабе гвардейцев. На сегодня вы как бы их глаза... Уяснил? Выполняй!..
Котов уходит на берег. С часу на час ожидают прибытия первых батальонов дивизии...
Гвардейцам Родимцева Котов оказал неоценимые услуги. Водил бойцов к огневым точкам, показывал проходные дворы, ходил в разведку. Несколько ночей Котов не смыкал глаз. А когда дивизия Родимцева заняла оборону и достаточно освоилась, его снова вызвали на КП управления. Бирюков встретил приветливо:
— Довольны тобой гвардейцы. Говорят, лучшего проводника не надо. Ну, добро... Иди отдыхай. Потом зайдешь ко мне...
Новое задание было еще сложнее и опасней. 4 октября бои гремели уже на территории тракторного завода. Там, в районе «Красного Октября» и тракторного, остались отрезанными от своих работники местных райотделов милиции. Надо было установить с ними связь. А заодно разведать расположение вражеских огневых точек, уточнить силы гитлеровцев.
— Пойдете вдвоем, — сказал на прощание Бирюков. — Напарника подбери сам.
Котов взял Клычева, тоже из первого отделения, с которым уже бывал во многих переделках...
Задание они выполнили в срок. Возвращались с хорошим настроением. Связь со своими налажена, есть точные сведения о положении вражеских группировок в этом районе.
— Будешь докладывать начальнику, обязательно расскажи, как ты ловко снял двух часовых. Я бы так не смог, — откровенно признается Клычев.
— Пустое, — машет рукой Котов. — Вон на тракторном, там — настоящие герои. Держатся!..
И были в этом слове «держатся» неподдельное восхищение, удивление и зависть. Растерзанный, разрушенный, искромсанный снарядами и бомбами, завод жил, завод сражался. Из цехов уходили на передовую танки. Нередко их вели сами рабочие. А если немцы прорывались вдруг вплотную к тракторному, завод выставлял свое ополчение, и враг откатывался...
— Да, там люди — кремень, — соглашается Клычев.
— Стоп, никак немцы! — останавливается Котов. — Ложись! Живей, за выступ!
Залегли.
— Влипли мы с тобой, Яков. Засада.
— На тракторном хуже. Давай...
Первым же выстрелом Котов снимает офицера. Обозленные гитлеровцы двинулись к оврагу. И тут снова пригодились Котову меткий глаз и тренированная рука. Вот один споткнулся, другой, третий... Клычев тоже даром патроны не тратит. Котов косит глазом на товарища и удовлетворенно отмечает: молодец, такого не возьмешь. Может, и фрицы это поняли? Лежат вон, боятся подходить...
— Яша, патроны все! — оборачивается вдруг Клычев.
Котов бросает ему последний диск и кладет перед собой нож.
Друзья молча ждут. Зелено-серые фигуры все ближе. Теперь они идут медленно, трусливо озираясь по сторонам. Летит последняя граната. Теперь все.
На чудо не надеялись. Да чуда, в общем-то, и не произошло. Просто был у сталинградцев закон: не бросать в беде товарища. Разведчиков из милиции тоже не бросили.
— С вас, братцы, причитается, — шутят подоспевшие бойцы. — Считай, с того света вернулись...
Котов благодарно улыбается. Ему видится старик из подвала разрушенного здания, недалеко от универмага...
4
Почему тихо так? Белые стены... Белые лица... Все белое... Привидения? Они идут ко мне... А где Клычев? Почему он их не прогонит?
— Клычев!!!
Туго забинтованная голова Котов а бессильно падает.
— Тише, дорогой, тише. Тебе нельзя много кричать.
Яков открывает глаза. Привидение улыбается. А почему оно улыбается? Дурак, какое ж это привидение? Это доктор... Ну да, конечно, доктор. Просто у него белый халат. Значит, я ранен. Куда ж я ранен? В грудь? Нет, мне оторвало ноги! Как тому солдату, с которым лежал в окопе...
Яков в-страхе поднимает простыню: ноги целы. Только правая вся закручена бинтами. Попробовал пошевелить — боль резанула по всему телу. Яков вздрагивает и снова слышит тот же голос:
— Спокойней, дорогой. А ну покажи нам свою ногу... Сняты бинты. Распухшая, раздробленная и посиневшая нога не вызывает сомнений у врачей.
— Это гангрена, Макс Давыдович, — доносятся до Котова страшные слова.
— Гангрена, — соглашается доктор. — На стол! — И выносит раненому приговор: — Крепись, дорогой. Будем немного того... Ампутировать, иначе...
— Что значит ам... ампутировать? Отрезать ногу? Бросить в таз?!
— Да. Иначе...
— Нет! Нет! Нет!
— Успокойся, дорогой. Может наступить общее заражение, и тогда... Живут же люди...
— Нет! Только не в таз! Доктор! Я перенесу любую операцию! Я все выдержу! Я выживу, выживу!
— На стол!
— ...Уж если я в Сталинграде не потерял свои ноги, то здесь... Не дам!
— Готовьте раненого к наркозу!
— ...Не дам! Слышите...
— Быстро!
— ...Мне нужны... очень ноги. У меня взвод...
— А может, попробуем?
Сколько часов шла операция, Котов не знает. А сколько дней прошло с того дня? Было это 30 октября сорок второго. Досада... Задание-то не выполнил. Уже приготовил лодку, чтоб перебраться на левый берег Волги — и вдруг взрыв. Почти рядом. Больше Котов не помнит ничего, кроме названий госпиталей: Ленинск, Старая Иванцовка, Палласовка. Грязь, холодина, кружка кипятку — роскошь... И вот Самарканд. Здесь лечат по всем правилам. И доктор, говорят, известный, знающий.
И вдруг Котов с ужасом вспоминает... Гангрена... Стол... Наркоз... Нога... Как нестерпимо чешутся пальцы. Отец рассказывал в детстве: когда у человека отрежут ногу, он еще долго чувствует, как чешутся пальцы, и хочется до них дотронуться... Как нестерпимо чешутся пальцы... Когда у человека отрежут ногу...
— Нет!
Яков в тревоге срывает простыню. Нога цела! И бинтов, кажется, стало меньше. Снова знакомый голос:
— Ходить будешь, плясать будешь!
— Спасибо, доктор...
— Ай, молодец! Не человек — богатырь! Из Сталинграда, говоришь?
— Оттуда...
Вчера я снова был у Якова Ивановича Котова. Живет он на улице Овражной. Яков Иванович показывал мне свои награды. Главная из них — орден Ленина. Это за Сталинград. За Волгу. За спасенных людей. За железное мужество...
Я приду к нему снова. А вчера Яков Иванович торопился. Есть на заводе «Красный Октябрь» в
