новенькими, как с конвейера. Надежная упаковка не подвела. Не подвели и изящные хитроумные пломбы под яркими этикетками. Все было на месте. Но содержимое красивых коробок...
Форменный парадокс. Опытные товароведы проверяли, казалось, каждую трещину, каждую царапинку тары, в которой прибывали в волгоградские магазины одежда, трикотаж, ткани. Ящики были целехоньки, но почти в каждом не хватало нескольких плащей, костюмов, джемперов.
В трубке звенел взволнованный голос управляющего базой Сахнова:
— Иван Васильевич... зайди, посмотри...
«Зайди, посмотри». Как легко и просто звучат эти слова. Самое тщательное обследование пестрых ящиков говорит Морозову ровно столько же, сколько и товароведам. Те, расписавшись в своем бессилии, призвали его на помощь. А кого ему звать? Он оперативный уполномоченный ОБХСС, ему поручено это дело, и он обязан его распутать.
Иван Васильевич на минуту устало отрывается от злополучных ящиков. «Кажется, в детективных книжках очень любят это слово — оперативный. Оперативность — значит быстрота, ловкость, находчивость... Майор Иванов «пришел, увидел, победил». А тут колдуй над заводской тарой, а не расколдуешь, изволь докладывать начальству: ничего, мол, не понимаю. На фабрике, видимо, надо концы искать.
Да, скорее всего, в другом городе, где делали эти платья-кофты. Именно там, видать, кто-то упорно «обсчитывается», пакуя готовую продукцию. Придется подсказать, чтобы подучили арифметике.
Мысль эту укрепляли и товарищи, тоже не новички в сложной и запутанной работе уполномоченного ОБХСС:
— Хватит, Иван, ящики «выслушивать»! На фабрику надо писать.
Но что-то вновь и вновь останавливало Ивана Васильевича. Ведь товары делались не на одной фабрике, а на разных. Нельзя же заподозрить сразу столько людей. «Посмотрю еще раз. Проверю, может быть, все-таки где-то в пути».
Уже словно не доверяя глазам, он медленно-медленно ощупывал чуть шероховатую поверхность досок. Ящик за ящиком, методично, час за часом, день за днем.
И вдруг... Тонкий, но острый укол в палец. Инстинктивно отдернул руку от ящика, но тут же, норовя попасть в то же самое место, снова осторожно прижал палец. Никогда так не радовался боли. И еще не видя, понял: «Есть зацепка. Гвозди!».
С гвоздиков, которыми забивались ящики, с поистине ювелирной тонкостью были отпилены шляпки. Только кое-где, чуть-чуть, совсем незаметно на глаз, выступает над поверхностью досок острый срез.
Да, мошенники действовали ловко. Отломив шляпки гвоздей, можно было без труда приподнять полушинки, скрепляющие ящик, вынуть доски крышки, а потом все поставить на свои места точно и незаметно. Значит, все-таки прав он был, не написав на фабрики, не бросив напрасное подозрение на честных людей.
Но радость вскоре сменилась озабоченностью. Факт хищения не вызывает сомнений, но где совершались кражи? Ведь ящики с товарами шли на волгоградские базы со всех концов страны, а «почерк» у любителей легкой наживы один и тот же. Значит, поиск не кончен, он только разворачивается.
Поиск продолжался за письменным столом. Целыми днями изучал Иван Васильевич сотни накладных, путевых листов, багажных квитанций. Вчитывался в расплывшиеся, полустертые надписи. Где-то, среди десятков названий городов, сел, станций, непременно должно быть одно, повторяющееся.
— В железнодорожники собрался, Иван Васильевич? — шутили сослуживцы, видя его у большой железнодорожной карты. — Куда билет заказываешь?
Шутки оказались пророческими. Название станции прорезалось из ворохов документов. Билет надо было брать на одну из станций, неподалеку от Мичуринска. И вскоре там была взята с поличным группа расхитителей, пристроившихся водителями станционных автопогрузчиков.
А в кабинете старшего оперуполномоченного областного отдела ОБХСС майора Ивана Васильевича Морозова уже звучит новый звонок:
— Иван Васильевич, просим прийти...
Звонки. Сигналы друзей. Как много дают они тем, кто, подобно майору Морозову, призван защищать народное достояние от жадных рук любителей поживиться за счет государства!
И когда этого плотного коренастого человека, награжденного министром за отличную оперативную работу золотыми именными часами, молодые сослуживцы просили поделиться «секретами», он нередко предлагал им пойти с собой. И к удивлению новичков, вел их в зал рабочего клуба или переполненный красный уголок.
— Тут начинаются наши «секреты».
В тот памятный день Морозов внимательно оглядел притихший зал. Люди собрались разные: кто работает, кто учится, одни в одном конце города, другие в другом. Как начать, где подыскать слова, чтобы найти в каждом из них не просто внимательного слушателя, но будущих активных союзников, помощников? Нет, не об ораторском искусстве думал в этот миг Иван Васильевич.
— Вы продавщицу Даюнову знали? — неожиданно просто, без всяких вступлений спрашивает он собравшихся.
Вопрос меткий. Еще бы! Многие в зале помнят, как не вязалась скромная зарплата этой ярко накрашенной женщины с ее личными расходами. Иван Васильевич, не скрывая отвращения, рассказывает, сколько на квартире ловкой аферистки было найдено золотых часов и украшений, сберегательных книжек на крупную сумму.
Долго не отпускали Ивана Васильевича. Совсем уже поздно возвращался он по притихшим улицам домой, любуясь, как легкие серебряные снежинки превращаются под желтыми снопами фонарей в золотые. Вдруг из-за столба шагнула навстречу невысокая фигура в надвинутой на глаза кепке и почему-то попятилась.
— Ну, чего ж ты? — усмехнулся Иван Васильевич. — Что случилось-то?
Паренек несмело приблизился.
— Я все молчал, товарищ Морозов. Боялся. А теперь не могу. Послушал вас сегодня и не могу. Вы на фронте, наверное, не для таких жизнью рисковали.
И после этого вступления сообщил, как на автобазе ловкачи продают частникам автомобильные шины.
Иван Васильевич крепко пожал узкую мальчишескую руку.
— Спасибо, друг. А что на фронте рисковал, так имей в виду: хороших людей в тысячу раз больше, — про себя же подумал: — «Я еще в неоплатном долгу перед хорошими людьми».
Долгов за собой Иван Васильевич считал много. Кончая какое-нибудь очередное запутанное дело, подсчитывал суммы, которые помог оберечь государству, и набрасывал на листке бумаги колонку цифр: «Погашается должок. Еще пятую часть «горбатого» вернул».
«Горбатыми» ласково прозвали летчики-штурмовики свои «илы», бронированная кабина которых заметно горбилась над фюзеляжем.
Так что арифметика у Ивана Васильевича своя, особая. И началась она в тяжелом сорок втором. Особенно горьким был тот год для курсанта авиационного училища Ивана Морозова. Один за другим три брата-погодка погибли в большой семье Морозовых. Воевал и старый березовский казак Василий Морозов, первый тракторист в своем районе, отец Ивана. Сам же Иван еще в босоногом детстве заявил перепуганной матери, что будет летчиком. Еще до войны закончил аэроклуб. Война застала его в летном училище.
Разгоралась битва на Волге. В рапорте начальнику училища Иван всю душу излил. Вовремя подсунул его прямо под стекло в кабинете начальника училища. И схлопотал трое суток ареста за то, что подал рапорт не по инстанции. Но своего все-таки добился. Не сразу, однако, послали на фронт. Прибыл в разгар боев на Курской дуге. Командир полка даже поморщился, знакомясь с бумагами новичка:
— Ну, поглядим, какой ты в воздухе орел!
И надо ж случиться такому совпадению. Когда впервые поднялся Иван на своем «горбатом», на КП ему и дали этот позывной «Орел».
Божьими коровками расползлись по выжженной степи немецкие «тигры», пытаясь рассредоточиться перед налетом штурмовиков. Но не тут-то было. Взвился в воздух один черный шлейф, второй, третий. И вдруг в шлемофоне тревожное:
