что они отдаляют меня от других».
Во время учебы в начальной школе и младших классах средней школы Дона Липски манили разные занятия и интересы. У него были хорошие академические способности, но эта деятельность наводила на него скуку. Дон вспоминает: «Академическая работа всегда давалась мне очень легко. Я выполнял задания быстро, но поверхностно, с минимальными усилиями». Дон имел способности к математике и был переведен в класс с ускоренным изучением этого предмета. Но преподаватели считали, что остальным дисциплинам, имея все соответствующие задатки и способности, мальчик уделяет крайне мало внимания и делает только то, что приносит ему удовлетворительные оценки. Дон постоянно рисовал на своих тетрадях вместо размышлений о том, что необходимо в них написать. «Когда мне нужно было заняться академической работой, я рисовал или складывал фигурки из бумаги. Вместо поощрений меня за это ругали».
Только учитель рисования настойчиво поощрял его художественные таланты, но мальчик не воспринимал искусство настолько серьезно. В итоге он так расстроил преподавателя, что тот, как вспоминает сам Дон, буквально прекратил разговаривать с ним. Вскоре на его место пришел другой учитель рисования, благодаря которому Дон прозрел. «В классе скульптуры был очень примитивный сварочный аппарат, и учитель научил меня технике сварки. Я мог брать куски стали и сваривать их вместе — это было похоже на волшебство. Я чувствовал, что все искусство, которым занимался до этого, было лишь детской игрой, и сделал однозначный вывод: создание стальных скульптур — вот по-настоящему взрослое искусство».
Открытие сварки для Дона было подобно обретению святого Грааля. Однако он все еще не понимал, что ему делать с этим увлечением. Он не думал о себе как о художнике, поскольку не слишком хорошо рисовал, в отличие от некоторых своих друзей. «Пока они рисовали, — рассказывает Дон, — я играл с блоками или строительными материалами из своего набора строителя. Все это не воспринималось как настоящее искусство. Истинным художником казался тот, кто мог нарисовать лошадь, похожую на лошадь».
Даже когда его скульптуры начали побеждать на школьных художественных выставках, Дон никогда не задумывался над тем, чтобы пойти учиться в художественную школу. После выпуска он поступил в Университет Висконсина на факультет бизнеса. Впоследствии перевелся на экономический факультет, затем на исторический, но упорно держался в стороне от факультета искусств, несмотря на то что другие предметы не вызывали у него энтузиазма.
Но вдруг на последнем курсе Дон обманным путем записался на два факультативных курса: работу по дереву и керамику, для которых у него не было нужной квалификации. Ему очень понравились оба курса, и он показал на них отличные результаты. И, что более важно, — чуть ли не впервые почувствовал настоящее радостное волнение от того, что был художником в своих собственных глазах. На курсе керамики юноша наконец-то нашел преподавателя, умеющего вдохновить студентов, — именно такого учителя не хватало ему все годы обучения в колледже. «Это был очень романтичный человек и настоящий энтузиаст. Все, что он делал, было похоже на произведение искусства. Если он мазал маслом кусок хлеба, то полностью погружался в это занятие. Он стал для меня примером и помог понять, что я действительно могу зарабатывать на жизнь, создавая вещи».
Впервые карьера художника предстала в глазах Липски возможным и стоящим делом. Он решил поступить в магистратуру Кранбрукского института искусства в Мичигане, чтобы изучать керамику. Но неожиданно столкнулся с препятствием. Родители поощряли его творчество ровно до тех пор, пока принимали за обычное хобби. Когда Дон подал документы в Кранбрук, его отец, всю жизнь отдавший предпринимательству, попытался донести до сына немного экономического здравого смысла. Дон был с ним согласен — изучение керамики не имело практической выгоды. Но это было единственное, чем он хотел заниматься. Отец посмотрел на сына долгим и жестким взглядом, увидел, что тот все твердо решил, и оставил его в покое. А когда Дон попал в Кранбрук, он открыл для себя новый мир людей и возможностей. «Я очень мало общался со студентами, изучающими искусство, кроме тех, с которыми вместе учился на тех двух курсах, — рассказывает он. — Кранбрук почти весь был магистратурой. Там было около двухсот студентов, изучающих искусство. Из них около ста восьмидесяти — студенты магистратуры. Таким образом, впервые вокруг меня была большая группа очень серьезных и знающих людей, горячо преданных искусству, и для меня это было просто фантастикой. Я ходил ко всем критикам не только на факультет керамики, но и на факультеты живописи, скульптуры, ткачества, впитывая все как губка. Я проводил много времени в студиях других студентов, наблюдая за их работой. Я начал читать художественные журналы, ходить в музеи и впервые полностью погрузился в искусство».
Именно в Кранбруке Дон нашел свое племя, и оно помогло ему пойти по другому пути — к своему призванию.
Обретение своего племени — ключевой элемент в поиске призвания. С другой стороны, когда вы глубоко внутри ощущаете, что рядом с вами чужие по духу люди, — это верный и хороший признак того, что вам стоит поискать единомышленников где-то в другом месте.
Хелен Пилчер так и поступила. Она прервала свою научную карьеру и стала одним из немногих в мире ученых-юмористов. На самом деле, если присмотреться, — неуверенность в своем выборе красной нитью проходит через всю ее профессиональную научную деятельность. Хелен говорит так: «Меня не заставляли идти в науку, скорее я сама ошиблась». После школы ей предложили поступить в университет, чтобы изучать психологию, «пить сидр и смотреть телевизор целый день напролет». По окончании университета «общая апатия и нежелание искать нормальную работу» заставили ее поступить в магистратуру по специальности «нейробиология» с годичным сроком обучения. С этого момента Хелен заинтересовалась наукой. «Это были серьезные эксперименты, препарирование мозга и неприятные до смешного требования техники безопасности».
Увлекшись наукой и не имея других интересов, Хелен продолжила это занятие и защитила докторскую диссертацию. За это время она усвоила некоторую полезную научную информацию и научилась «божественно играть в бильярд». Кроме того, она узнала кое-что еще. Ей нравилось заниматься наукой, но ученые определенно не были ее племенем. Опыт подсказывал ей, что наукой, в отличие от бильярда, нельзя заниматься поверхностно. «Я узнала, что положение человека в иерархии научного сообщества обратно пропорционально его коммуникабельности, но прямо пропорционально толщине его вельветовых брюк».
Поняла Хелен и кое-что о своих способностях. «Я узнала, как заставить забывчивых крыс вспоминать. Я „создавала“ и имплантировала генетически модифицированные стволовые клетки в мозг рассеянных грызунов, у которых вскоре после такого вмешательства развивались когнитивные способности лондонского таксиста. Но в то же время мое собственное внимание продолжало рассеянно блуждать».
Хелен вдруг обнаружила, что мир науки в том виде, в котором она с ним сталкивалась, не являлся искомой ею утопией свободного исследования. Это был чистый бизнес. «Пока корпорации вливают в исследования наличные и считают человеко-часы, падение науки будет продолжаться, потому что ею движут бизнес-планы. Мотивом и вектором экспериментов служат в большей мере деньги, нежели любопытство.
Я чувствовала разочарование и ограниченность своих возможностей. Я хотела рассказывать о науке людям. Я хотела писать о науке. Я хотела выйти наружу. Уйти в настоящий мир».
Осознав это, Хелен создала «комитет побега одной женщины и начала рыть туннель». Она подала документы для получения диплома по научной коммуникации в колледже Беркбек в Лондоне и нашла там «друзей-единомышленников». Ей предложили получить диплом медиасообщества «и провести два месяца за написанием сценариев и выпуском юмористических научных фильмов для телеканала Einstein TV». Хелен собралась с духом и начала на внештатной основе продавать свои научные работы всем желающим. «Я бесстыдно продавала свои товары на радио, в прессу и в Интернет», — вспоминает она. Наконец Хелен покинула лабораторию и перешла работать в Королевское научное общество. «Моя задача заключалась в том, чтобы вновь сделать науку интересной, хотя это не было официальным требованием моей новой должности».
А затем Хелен неожиданно получила электронное письмо с предложением выступить в прайм-тайм на Челтенхемском научном фестивале. Ей предоставляли возможность вести в разговорном жанре комедийное шоу, посвященное науке. Как только Хелен согласилась, ее охватила паника. «Наука, как всем
