Правее возникли проблемы — гвардейская артиллерия открыла суматошную стрельбу, атакующие солдаты смешались. И тут же по ним ударили три роты преображенцев и оттеснили атаковавших петербуржцев обратно в лесок, захватив одно голштинское орудие. Скверно, конечно, но до подхода генерала Ливена солдаты продержатся. А вот у ручья стало намного хуже…
Измайловцы падали в воду, хрипло орали, рты у всех разинутые, но вперед шли с должным напором, штыки перед собой выставив. Петр взмахнул шпагой и скомандовал:
— Целься! Пли!
От боли в ушах Петр рот раскрыл, грохот был невероятный, сильно оглушило. Поэтому рев труб сигнальных не услышал вначале, лишь второй, дополнительный, сигнал расслышал.
Первую шеренгу атакующих в лоб мятежников пулями смахнуло, но вот только не остановило. Бросились в ручей и, остервенело ругаясь, полезли на противоположный берег.
Император побежал вперед, прямо на них. За ним кинулись солдаты, хрипло изрыгая русский мат и немецкую ругань. Причем почти опередили его, всячески старались хоть как-то прикрыть его широкими солдатскими спинами спереди и с боков.
Схлестнулись. Перед Петром оказался рослый малый, все лицо в крови. Петр ушел от штыка, отчаянно кольнул солдата в бок шпагой. Клинок неожиданно легко вошел в тело, измайловец изогнулся, но тут же был свален с ног прикладом и затоптан тяжелыми башмаками.
А Петр, потеряв шпагу, подхватил ружье убитого и со штыком наперевес кинулся в общую свалку. Его атаковали двое — измайловец кольнул в голову штыком, а вот второй, здоровенный гвардеец с синим воротником, рубанул с плеча тесаком. От всей души рубанул, всю силу вложив.
Петр изогнулся буквой «зю», и сверкающий штык измайловца лишь вскользь прошелся по плечу, но, уже уходя в сторону, болезненно кольнул. В ответ Петр воткнул свой штык противнику в живот и тут же качнулся в сторону. Еле успел…
Тесак гвардейца рубанул его поперек груди, но орденская звезда и ремень портупеи приняли удар на себя, и лезвие, распоров мундир, лишь легко порезало грудь.
Лихой же выпад сгубил гвардейца — Петр ударил его по опорной ноге и от всей души врезал прикладом по плечу, только хруст раздался. Гвардеец вскрикнул от боли, и он добавил ему анестезии — прикладом по затылку, чтоб вырубить надолго. От всей широты души врезал, так, что передозировка произошла…
И Петра только тут осенило — как среди измайловцев оказался семеновец? Но, пока он переваривал эту мысль, его оттеснили от схватки окончательно, полностью заслонили широкими солдатскими спинами, как сплошным забором. И не пройти через него, не продраться.
А потому он сплюнул, подраться ему солдаты не дали, а адъютанты, тут же подхватив императора под руки, почти силком вытащили из боя, чуть ли не на бегу перевязав холстинами новые царапины.
Петр кое-как вырвался из их цепких рук и быстрым шагом вернулся на свой командный пригорок. Чуть отдышался, держась за левый бок, и быстро оглядел поле боя, укутанное местами плотными клубами порохового дыма…
Корабли входили в Неву короткой кильватерной колонной — впереди шли линейные «Святой Николай» и «Астрахань». Огромные трехпалубные махины под белыми надутыми парусами наконец поймали попутный ветер, величаво поплыли по темным водам Невы, медленно преодолевая ее встречное течение. На мачтах колыхались на ветру длинные белые вымпелы, орудийные порты были закрыты.
За ними шустрила небольшая яхта с десятком орудий — тонкие пушечные стволы стояли прямо на палубе. Маленькое, но не менее красивое судно — примерно так выглядит русская псовая борзая рядом с матерыми и толстыми медведями.
За яхтой шли два морских бота, несколько кургузых, но не хуже яхты вооруженных. Будто вместе с прекрасной борзой шастают два зубастых бульдога. И на мачтах всех трех суденышек тоже были подняты специальные предупредительные сигналы — длинные белые вымпелы.
Наспех сооруженные береговые батареи по ним не стреляли — то были свои, о чем свидетельствовали белые узкие полотнища. Канониры радостно махали руками, и с еще большей радостью отвечали им матросы, забравшиеся на ванты и оттуда махавшие своими шляпами.
На набережных, не одетых еще в камень, было настоящее столпотворение — мгновенно пронесся слух, что эскадра выступила против голштинского придурка, и толпы народа повалили — кто кричать виват, а кто втихомолку извергать хулу мятежникам.
Последних, впрочем, было намного меньше, чем собравшихся радоваться. Да оно и понятно — ребрышки, чай, свои, а не чужие. А их жалко, особенно когда толпа тяжелыми башмаками пересчитывает.
Шли, шатаясь, фабричные и мастеровые, аристократы и проститутки, заплетаясь ногами шкандыбали пьяные гвардейцы — кабаки работали бесперебойно и, к халявной усладе, совсем не брали денег. Добра матушка, тонко чувствует мятежную русскую душу, а потому — виват Екатерине!
Сама государыня-императрица Екатерина Алексеевна вышла на Дворцовую набережную встречать эскадру, а вместе с ней семилетний наследник престола курносый Павел Петрович со своим воспитателем, надменным графом Никитой Паниным, высокомерная княгиня Дашкова и разодетая свита из блестящих кавалеров и пышных фрейлин.
И смотрели на Неву с нескрываемым восторгом на лицах — белокрылыми птицами надутых парусов скользили по темной речной воде многопушечные корабли…
Императрице уже донесли, что линейные корабли утром атаковали отряд галер — в заливе гремела ожесточенная стрельба, и с берега было видно, как вспыхнули кострами две галеры.
Но ветер слабый, и уцелевшие в бою галеры быстро отошли на безопасное расстояние и, как шавки, кружили сейчас стаей у входа в Неву, пытаясь уцепиться за перебежчиками. Вот только поделать уже ничего не смогут — корабли надежно защитят теперь Петербург.
— Виват Екатерине! — взорвалась радостным воплем набережная.
— Виват! — отозвались слаженным хором матросы, и мгновенно открылись пушечные порты для салюта. — Виват! Виват!
И прогремел приветственно гром, страшный по своей силе пушечный гром. Окутались морские дворцы белым густым пороховым дымом, но то не салют императрице был — десятки крупнокалиберных орудий ударили по скопившимся толпам свинцовым ураганом картечи…
Интересный шел бой, напоминающий гонку черепахи за раком — подполковник Власов улыбнулся от неожиданного сравнения. Гвардейские линии медленно наступали, его ингерманландцы и остальная инфантерия императора чуть быстрее отступала под их неторопливым натиском. Все командиры батальонов четко выполняли приказ Измайлова более не вступать в рукопашную схватку.
И Власов это прекрасно понимал — отступающие войска наносили противнику чуть большие потери, чем несли сами. Да оно и понятно — артиллерийский огонь постоянно откатываемых трехфунтовок и меткая ружейная стрельба егерей сильно досаждали гвардейцам…
Хрипло взревели трубы и загрохотали барабаны частой дробью — гвардейская «черепаха» разом проснулась, откинула медлительность и развернутыми шеренгами ринулась в атаку. Власов два года воевал с пруссаками, имел достаточный опыт, а потому вовремя заметил наступление и отчаянно крикнул своим офицерам:
— Ротам отходить быстро, стрелять плутонгами постоянно!
И не подвели вышколенные им ингерманландцы. Первая шеренга дала залп по атаковавшим семеновцам, и тут же через интервалы солдаты отбежали за спины последней, шестой, шеренги и принялись лихорадочно заряжать ружья. Прогремел второй залп, и, спустя четверть минуты, вторая шеренга стала последней. Снова залп…
Караколирование принесло ингерманландцам успех — семеновцы не выдержали града пуль и остановились. И только собрался подполковник перевести дух, как адъютант тронул его за рукав мундира и громко сказал:
