— Спасибо за цветы, — услышала, уже вылетая из парадного.
— Се ля ви, пардон, мерси, мадмуазель, — ерунда какая-то в голове. Расстроилась, дурочка, из-за чего? В дом не пустили? Нехорошо, конечно, но причина-то уважительная. Ничего, вон в библиотеке сколько книг французских писателей на полках стоит! — завтра возьму, буду читать, и сама как будто во Франции побываю. У них там сыров очень много разных, а я, кстати, сыр вообще не люблю. Я же не ворона какая-то из басни Крылова!
В редакции праздники любили, складывались понемножку — вино, салатики, колбаски купить — и в кабинете главного редактора все вместе выпивают, умные разговоры ведут. И равенство полное — известный писатель или модный поэт, а рядом буфетчица редакционная, корректоры — никакого различия. И сам Главный всех по именам знает, по рюмочкам разливает и бутерброды передает.
В День Советской армии, как всегда, скинулись, собрались. Хорошо так на душе. Главный войну застал, потом в пограничных войсках служил, даже роман об этом написал. Правда, ни его имя и фамилия, ни название романа особенной известностью не отличались, но в редакции Главного все любили, уважали и роман его пограничный читали. Евгений Павлович встал, поздравил всех с праздником, поднял свою стопочку — за армию!
Алька и Таня сидели почти напротив, и Главный подвинул к ним тарелку с бутербродами:
— Закусывайте, Александра!
Надо же! По имени знает! А Таньку не назвал.
— Спасибо, — Аля подняла глаза, — Евгений Павлович!
Господи, вот что это было? Так, как будто за оголенный провод схватилась. Сильнейшее напряжение и шевельнуться невозможно.
Таня все время в общем разговоре участвовала и постоянно старалась перевести его на парижскую тему. Но не очень-то успешно это у нее получалось — как раз в журнале печатался новый роман с продолжением, и все говорили только о нем.
Алька — дура-дурой — молчала, не пила, не ела, глазами с Главным встретиться боялась. А секретарша Валентина не боялась — так и лезла к нему со своими заботами — пейте, ешьте, про границу расскажите…
Сколько, интересно, Главному лет? Он на вид высокий, стройный, симпатичный. Можно подумать, лет сорок. А как же он, тогда, войну застал? Значит, ему уже лет под пятьдесят. Кольцо на левой руке носит — разведенный, что ли? А может, на войне его в правую руку ранило, и пальцы не гнутся? А жена у него, наверно, тоже старуха, как и он. Может, даже внуки у них есть, — Алька размышляла про себя, не поднимая глаз и все еще чувствуя как будто ожог, после того как старик этот бутерброды подвинул и ее по имени назвал.
Алькин папа тоже войну застал, в летном отряде в Литве где-то самолеты к вылетам готовил. А когда война кончилась, узнал он, что всех его родных немцы убили и в общую могилу зарыли. А на месте дома, где он рос, только пепел остался. Выходит, что песня про то, как враги сожгли родную хату, как раз про папкину судьбу.
Папка приехал в Москву, встретил симпатичную Алькину маму, женился, и вскоре родилась Алька, а потом братишка любимый. Алька, хоть и крошечная была, сама имя ему придумала. Как только малыша из роддома принесли, она к свертку подлетела, четырехлетняя дурочка, и стала ему половину шоколадной конфетки засовывать — ешь, Валерочка. Мама тогда чуть в обморок не упала, хорошо, что увидела, а то сынок мог подавиться. Алька удивилась, что братику конфетку нельзя, ведь бабушка приучала ее всегда, что одно из самых лучших слов на свете — слово «пополам». И делиться ей всегда с будущим братиком или сестричкой велела. А теперь мама ругает ее. Зато все обрадовались, какое красивое имя Алька придумала — Валерий.
Значит, Главный и папка — ровесники, и он на двадцать четыре года старше — вычисляла зачем-то Алька.
Праздник потихоньку подходил к концу, все стали расходиться. Главный стоял в дверях и со всеми прощался за руку. Алька хотела ускользнуть незамеченной, но Главный сделал шаг в ее сторону: «До свидания, Александра», — а Таню опять не назвал никак, правда, попрощался за руку.
Секретарша Валентина стояла последней. Алька уже не видела, что, когда все ушли, она захлопнула дверь изнутри, и еще долго потом они с Главным не выходили. А если бы даже Алька это увидела, то подумала бы, что они остались поработать. Потому что, несмотря на свои взрослые уже годочки, она не представляла себе, что бывают между женатым мужчиной и замужней женщиной какие-то там другие отношения.
Щеки у Тани пылали, глаза горели, как будто она заболела лихорадкой.
— Аль, поди сюда, давай выйдем на лестницу.
Оказывается, Митя уехал на два дня на охоту с приятелем отца, а к ней завалился Пашка, его друг. И… в общем, все у них было, и оказалось, что она, Таня, любит именно Пашку, а никакого не Митю. И что теперь делать?
Вот это да! У Альки ничего такого в жизни еще не было. Вернее, было один раз после выпускного в школе, — они все, после того как рассвет встретили, зашли к однокласснику Борису, чаю попить. Ну и она потом осталась с ним, толком сама не поняв, зачем и почему. Ну, что было, то было. Борис потом куда-то уехал, и они больше не виделись. Но Алька не страдала — со всеми это когда-то случается. Ошибки молодости. Хорошо, что без последствий. А сейчас сердце Алькино было свободным и никому не принадлежало.
— Что, что мне теперь делать, что я скажу Мите, они же с Пашкой лучшие друзья с самого детства. Нет, он не переживет! Ну что ты молчишь, немая, что ли? — Таня говорила, говорила, а Алька не могла понять — хорошо ей или плохо.
Потом Митя вернулся с охоты и ничего не узнал. Наоборот, Пашка стал у них бывать еще чаще и иногда ночевать оставался — квартира у них здоровая, пять комнат. И Таня, когда Митя засыпал, нежным ангелом впархивала в комнату, где ее ждал Пашка, и повторяла все, что только что у нее было с Митей. И выходило, что всем троим хорошо. Митя рядом, а значит, подарки из Парижа никуда не денутся. И Пашка под боком — любовь бешеная.
Но подружке, дурочке этой Альке, совсем про это знать не обязательно. И про тот, первый раз, зря рассказала. Что она ей посоветовать может? — опыта никакого. Только завидовать может — у Таньки сразу двое, а у нее ни одного.
Работа корректорская Альке нравилась — сиди себе, читай, ошибки попадаются нечасто, а если попадаются, синим карандашом их исправь, и все. Когда начальница ее вызвала и строго сказала, что то, на чем пироги пекут, называется и пишется протИвень, а не протвень, и как она могла этого не знать! — взяла и букву «и» зачеркнула. А теперь их за ошибку, прошедшую в журнале, премии лишат, а у нее, у начальницы, были большие планы по поводу этой премии — подруга из Польши кофточки привезла на продажу и одну, как раз до премии, ей отложила. Алька сказала, что она получку свою начальнице отдаст, чтоб она кофточку эту выкупить смогла. А что же — сама виновата, сама и отвечает — так тоже бабулька ее учила.
А начальница покраснела вся — не нужно мне твоей получки. Иди вон на третий этаж. Тебя Главный вызывает. Может, за ошибку эту вообще уволят. Ведь журнал по всему Советскому Союзу люди читают, а она ошибки пропускает.
Когда Алька вошла в кабинет, Главный стоял спиной, разбирая какие-то бумаги у себя на столе. Казалось, что он не слышал, как кто-то вошел.
— Здравствуйте, Евгений Павлович, — дрожа от чего-то, прошуршала Алька.
Вместо ответа Главный резко повернулся, шагнул к Альке, рванул ее к себе рукой без кольца, крепко прижал и сказал:
— Завтра я буду ждать тебя на платформе Пряхино с десяти утра и до тех пор, пока не придешь. — Он так же резко отнял руку и подтолкнул Альку к двери. — Иди!
Строчки плыли перед глазами, Алька не могла читать. Опять ощущение тока от оголенных проводов по всему телу. Хорошо начальница ничего не заметила, только спросила:
