потрудился.
Я лежал на полу, не понимая, где нахожусь. Голова была тяжелая, я обводил глазами пол вокруг себя, пытаясь вспомнить, что со мной было; я подумал, что, как случалось не раз, я пришел домой пьяный и упал без сознания. В комнату откуда-то проникал слабый утренний свет. Я попробовал приподнять голову и лишь тогда медленно, с усилием оглядел помещение.
И несмотря на усталость, едва не подскочил: Слепая!
С молниеносной быстротой возникло в памяти все: Иглесиас, человечек, похожий на Пьера Френе, небольшая площадь в Белырано, тайный ход. Приподымаясь, делая сверхчеловеческие усилия, чтобы встать на ноги, я лихорадочно обдумывал свое положение и то, как отсюда выйти. Наконец мне удалось подняться.
Слепая все так же внимательно стояла передо мною, точно идол, – такой я увидел ее в первый раз, когда в темноте осветил фонарем. Была ли у меня просто мгновенная галлюцинация? Начался ли кошмар, когда я упал в обморок?
При утреннем свете я уже мог хотя бы бегло оглядеть обстановку: то была обычная комната – кровать, стол, несколько стульев, софа, стереофонический проигрыватель. Я обратил внимание на то, что нет ни картин, ни фотографий, – это убедило меня, что здесь живут слепые.
Дверь, через которую проникал утренний свет, вероятно, соединяла с комнатой, выходящей к улице – не зря, строя прежде свои предположения, я думал о швейной мастерской. Была еще одна дверь, сбоку, эта, вероятно, вела в туалет. Я посмотрел назад: да, та дверца была на месте. Мне паже захотелось, чтобы ее не было – до такой степени нагонял на меня страх нелепый ход для карликов.
Весь осмотр длился несколько секунд.
Слепая молча все стояла передо мной.
Два обстоятельства усиливали мою тревогу: то, что она, как я теперь вспоминал с устрашающей отчетливостью,
Я наспех обдумывал, что делать, какие слова говорить, чтобы они звучали не слишком нелепо, хоть немного правдоподобно.
– Простите, – пробормотал я, – я зашел с намерением ограбить квартиру, но увидел вас и упал в обморок…
Говоря это, я понимал, сколь бессмысленно звучат мои слова. Они, возможно, могли бы убедить нормального человека, живущего в нормальном доме, но как мог подобный вздор убедить Слепую? Слепую, которая явно ЖДАЛА МЕНЯ?
Мне почудилась на ее лице ироническая усмешка.
И сразу же она исчезла за открытой дверью в другую комнату. Затворила ее за собой, и я услышал звук поворачиваемого ключа.
Я остался в темноте. На ощупь, в полном отчаянии, я кинулся к той двери и стал дергать ручку, но тщетно. Затем, ощупывая стены, подошел к другой двери, справа, но также напрасно – она, как и следовало ожидать, тоже была заперта на ключ.
Прислонясь к стене, я остановился, совершенно убитый, охваченный страхом и смятением. Хаотический рой мыслей кружил в моем мозгу:
я попал в западню, из которой мне не выбраться;
Слепая отправилась позвать Других: теперь они будут решать мою судьбу;
Слепая меня ждала: стало быть, они знали о том, что я приду, – с какого же времени?
Они знали это со вчерашнего дня: с помощью электронного наблюдения на расстоянии они следили за моей возней у двери с висячим замком.
Они знали об этом с того момента, когда Иглесиас обрел сверхъестественные способности членов их ложи, и, следовательно, с того момента, когда он смог проведать о моих тайных намерениях.
Они знали об этом еще раньше: лишь теперь я обнаружил в своих прежних построениях огромную трещину – по необъяснимой рассеянности (рассеянности ли?) я забыл, что, когда Иглесиаса выписали из больницы, его повезли в пансион, адрес которого дал один санитар-испанец, сказав, что там за ним будет очень хороший уход.
Именно в этот миг ясности я пришел к убеждению – страшному и в то же время смехотворному, – что, когда я особенно самодовольно хвалил себя за хитроумие, тогда-то Секта и следила за мной особенно пристально – и с помощью не кого иного, как комической сеньоры де Этчепареборда! О, какой издевательской показалась тогда мысль о том, что все эти дешевые безделушки, провансальские вышивки и фальшивые фотографии четы Этчепареборда были не более чем искуснейшая бутафория! Со стыдом подумал я, что они даже не потрудились провести меня как-нибудь более тонко – нет, они хотели не только обмануть меня, но заодно ранить мою гордость, обманывая такими грубыми приемами, над которыми я потом сам буду смеяться.
XXIV
Не знаю, сколько часов провел я в этой тюрьме, в темноте, терзаясь страхом. В довершение всего мне стало казаться, что я задыхаюсь – впрочем, это было естественно, ведь в треклятой комнатушке не было иной вентиляции, как через щели: чувствовалось, что слабенькая струйка воздуха сочилась по крайней мере из соседней комнаты. Хватит ли этого? Вряд ли, у меня было ощущение все усиливающегося удушья. Хотя вполне возможно, думал я, что вызвано оно психическими факторами.
Да, но если цель Секты состоит в том, чтобы уморить меня в запертом помещении?
Я вдруг вспомнил одну из историй, которую узнал во время своих долгих изысканий. В большом доме некоего Эчагуэ на улице Гидо, когда еще был жив старик хозяин, одну из его служанок эксплуатировал слепой, заставлявший ее в свободные дни торговать собою в парке Ретиро. В 1935 году к ним поступил швейцаром молодой, пылкий испанец, который влюбился в девушку и в конце концов сумел добиться, чтобы она покинула сутенера. Несколько месяцев девушка жила в страхе, но мало-помалу, отчасти под влиянием уговоров швейцара, убедилась, что угрозы ее бывшего эксплуататора – это только слова. Прошло два года. Первого января 1937 года семейство Эчагуэ покидало дом, чтобы отправиться на летний сезон в свою усадьбу. Все вышли из дому, кроме служанки и швейцара, живших в комнатке верхнего этажа; тогда старый слуга Хуан, исполнявший обязанности дворецкого, полагая, что и те двое вышли, отключил электричество и, уходя, запер двери подъезда на ключ. Так вот, в тот момент, когда Хуан отключал электричество, швейцар и его жена спускались в лифте. Когда семейство Эчагуэ через три месяца возвратилось, в лифте обнаружили скелеты швейцара и служанки – предполагалось, что эта пара останется на лето в Буэнос- Айресе.
Когда сам Эчагуэ рассказывал мне эту историю, я еще и думать не думал, что когда-нибудь предприму исследование мира слепых. Несколько лет спустя, просматривая заново всю информацию, которую я так или иначе собрал касательно Секты, я вспомнил про слепого сутенера и пришел к выводу, что весь этот эпизод, с виду чисто случайный, был тщательно спланирован Сектой. Однако как это проверить? Я поговорил с Эчагуэ, поделился своими подозрениями. Он посмотрел на меня удивленно и, как мне показалось, с некоторой иронией в своих монгольских глазах. Впрочем, как будто допуская подобную возможность, он только спросил:
– И как же, по-твоему, могли бы мы это установить?
– Ты знаешь, где живет Хуан?
– Это можно узнать у Гонсалеса. Он, кажется, поддерживает с ним отношения.
– Вот и хорошо, и запомни, что я тебе сказал: у этого человека совесть нечиста. Хуан, конечно,
– Другому? Кому другому?
