Так, коленопреклоненный, простоял я довольно долго.
И вот гулкий и властный Голос, словно бы исходивший из Ока, изрек:
– ТЕПЕРЬ ВХОДИ. ЗДЕСЬ ТВОЕ НАЧАЛО И ТВОЙ КОНЕЦ.
Я встал на ноги и, ослепленный алым сиянием, вошел.
Яркое, но неверное зарево, как то свойственно фосфоресцирующему свету, при котором контуры предметов размазываются и вибрируют, заливало Длинный, очень узкий восходящий туннель, и я должен был двигаться по нему ползком, на животе. Зарево же лилось из отверстия в конце туннеля, как бы из таинственной подводной пещеры. Призрачное, но мощное зарево, возможно излучаемое водорослями, похожее на то, какое я, плавая по Саргассову морю, видел тропическими ночами, когда напряженно вглядывался в пучину вод. Некое флуоресцентное горение водорослей, в тиши подводных ущелий освещавших логова чудищ морских, которые поднимаются на поверхность только в особых случаях, нагоняя ужас на команды судов, себе на горе очутившихся поблизости: бывает, что матросы сходят с ума и бросаются в воду, а оставленные на произвол судьбы корабли, немые свидетели бедствия, целые годы, даже десятки лет дрейфуют по воле волн – жуткие, загадочные призраки, увлекаемые морскими течениями и гонимые ветрами, пока от дождей, от тайфунов восточных морей, от беспощадного тропического солнца, от муссонов, дующих с Индийского океана, и от времени (да, попросту от Времени) не сгниют, не истлеют их корпуса и мачты, пока соль и йод, плесень и рыбы не источат их древесину и останки их в конце концов не исчезнут в пучинах океана, нередко поблизости от того самого чудовища, что было виною катастрофы и долгие годы внимательно, злобно, неумолимо созерцало бесцельное и бессмысленное плаванье обреченного корабля.
Что же такое было в той пещере, что напомнило мне бурные годы странствий на безвестном грузовом судне, плававшем под звездами Карибского моря?
Пока я полз вверх по скользкому, все более жаркому и удушливому туннелю, со мною происходило что-то странное – тело мое превращалось в тело рыбы. Конечности стали отвратительными плавниками, и я почувствовал, что моя кожа покрывается жесткими чешуйками.
Сияние в конце туннеля разгоралось все ярче: оно влекло меня и вместе с тем страшило. И в гнетущей тишине я, казалось, вновь услышал тот далекий стон или зов, что-то напомнившее мне, как во сне, события столь давние, что я лишь смутно мог их себе представить.
Но вот мое рыбье тело уже едва проталкивалось в узкий проход, и теперь я поднимался не собственными силами – я едва мог шевельнуть плавниками, – меня продвигали мощные сокращения туннеля, ставшего словно бы резиновым, – сокращения эти меня сжимали, но также с неудержимой силой толкали вперед к магическому устью. И вдруг я утратил свое рыбье сознание. В яростном вихре исчезли огромные просторы планеты и бесконечные периоды времени. Но за немногие секунды подъема к Средоточию в сознании моем стремительным роем пронеслись лица, катастрофы, бесчисленные страны. Я видел людей, со страхом взирающих друг на друга, отчетливо видел эпизоды моего детства, видел горы Азии и Африки, исхоженные в моей страннической жизни, видел мстительных и насмешливых птиц и зверей, видел сумерки в тропиках, крыс в амбаре селения Капитан-Ольмос, темные бордели, безумных, выкрикивавших что-то очень важное, но, увы, непонятное, женщин, сладострастно открывающих свое лоно, стервятников, роющихся в разбухших трупах посреди пампы, ветряные мельницы в усадьбе моих родителей, пьяниц, шарящих в мусорной урне, и больших черных птиц с острыми клювами, стремящихся выколоть мои испуганные глаза.
Все это, как я предполагаю, промелькнуло в несколько секунд. Затем, сморенный удушьем, я лишился чувств. И сразу же сознание мое словно было подменено сильным, хоть и неясным ощущением, что я наконец-то проник в большую пещеру и погрузился в наполнявшую ее теплую, студнеобразную и фосфоресцирующую влагу.
XXXVII
Не знаю, как долго я был без чувств. Знаю лишь, что, когда очнулся, у меня было ощущение, будто я прошел через многие зоологические эры и спускался в пучины бездонного, прадавнего, неведомого океана.
Вначале я не мог понять, где нахожусь, и также не помнил своего долгого восхождения к Богине и предшествовавших ему событий. Я лежал навзничь на кровати, голова была тяжелая, словно налитая чугуном, взор мутился – я различал лишь какое-то необычное фосфоресцирующее свечение, но постепенно стал понимать, что его-то я и видел в комнате Слепой до своего бегства. Неодолимая тяжесть во всем теле, однако, мешала мне пошевельнуться, даже повернуть голову, чтобы посмотреть, где я. Но вот мало-помалу память моя начала восстанавливаться, вроде того как после землетрясения налаживают телефонную связь, и стали возникать отдельные фрагменты моих похождений: Селестино Иглесиас, дверь квартиры в Бельграно, коридоры, появление Слепой, заточение в ее комнате, мое бегство и, наконец, спуск к Богине. Лишь тогда я осознал, что фосфоресцирующее свечение, озарявшее комнату, где я находился, было тем самым, которое я видел в пещере или во чреве гигантской статуи и которое как будто возникло в комнате Слепой, когда она появилась во второй раз.
Вспомнив это, а также оглядев потолок и стены, я предположил, что, вероятно, снова очутился в той же комнате Слепой, откуда убежал или думал, что убежал. Все пять чувств моих обрели прежнюю остроту, и, хотя я не решался повернуть лицо к дверям, мне казалось, что в дверном проеме опять стоит Слепая. Не решаясь повернуть голову, я попытался, скосив глаза, проверить свое ощущение и, пусть и смутно, увидел ее величавую фигуру.
Итак, я снова в комнате Слепой. Стало быть, все мои странствия по подземельям и клоаке, блуждания в огромной пещере и, наконец, восхождение к Богине были всего лишь галлюцинацией, навеянной магическими чарами Слепой или всей их Секты. Но я все же противился этой мысли – хотя бескрайняя опустошенная равнина, тысячелетние башни и грандиозная статуя действительно больше походили на кошмарные видения, зато спуск в клоаку Буэнос-Айреса и странствие по болотистым подземельям, населенным чудовищами, отличались четкостью и материальной достоверностью пережитого наяву; это убеждало меня, что и восхождение к Богине также не было сном, но реально пережитым событием. В тот момент я не обладал ни достаточной ясностью мыслей, ни необходимым спокойствием для подробного анализа, но теперь я склонен думать, что и впрямь пережил все это и, даже если я не покидал комнату Слепой, она заставила меня это пережить, не трогаясь с места, как то делают колдуны первобытных племен: тело спит или нам кажется, что оно спит, меж тем как душа странствует по дальним краям. Разве душа искони не была задумана так, чтобы она могла летать, подобно птице, в дальние пределы? Сбежав из темницы, образуемой плотью и временем, она может воспарить к небу вневременному, где нет ни «до», ни «после» и где все то, что должно произойти или же происходит с телом, ее заключавшим, предстает одновременно, в вечном облике, как статуи Бедствия или Злосчастия. И если каждый сон есть блуждание души по просторам вечности, стало быть, каждый сон для человека, умеющего его истолковать, – это пророчество или весть о грядущем. Посему в том странствии я, подобно Эдипу, узнавшему будущее из уст Тиресия, узнал, какой трагический конец мне уготован.
Я почувствовал, что Слепая приближается к моей кровати. Но об этом меня известили не столько ее шаги, едва слышные в тишине, словно она была босая, а мое обострившееся восприятие. Лежа неподвижно, как бы окаменев и глядя в потолок, я ощущал ее приближение. И, закрыв глаза, будто надеясь таким образом избежать неминуемого, я говорил себе: «она уже в трех шагах от кровати», «она уже в двух шагах», «она уже рядом». Тут я явственно ощутил ее присутствие и то, что она стоит в изножье кровати. Открывать глаза я не хотел, но я
Странное дело, мне казалось, что эта женщина подошла ко мне, повинуясь смутному, но властному призыву моего собственного «я». До сих пор не знаю, как это объяснить: ведь я, очевидно, был пленником Секты и можно было полагать, что женщина, которая теперь стояла рядом и с которой я, вероятно, был связан таинственнейшим образом, была участницей и началом Кары, назначенной мне Сектой; но столь же очевидно было и то, что это наступил финал долгого преследования, которым я,
