— И сиди там, пока не представишь нам царя Димитрия!
— А не представишь — Шуйскому выдадим!
Толпа окончательно рассвирепела. Болотников тихо сказал Шаховскому:
— Григорий Петрович! Не противься, отведут тебя в тюрьму. Пусть народ успокоится. В обиду я тебя не дам!
Лицо Шаховского потемнело от негодования, но он скрепился, так же тихо ответил:
— Ладно, воевода!
Болотников обратился к толпе:
— Ну, туляны, коли надобно, посадим Шаховского в тюрьму!
Князя увели. Страсти утихомирились. Болотников проникновенно воскликнул:
— А царь истинный беспременно прибудет. Доколе жив я, служить буду народу и ему; не исполню обещание свое — убейте меня!
Сам же думал:
«Нельзя, видно, пока без царя: народ требует».
Болотников имел великий дар влиять на сердца простых людей. Успокоил туляков, и так он делал до конца осады.
Шаховского привели в тюрьму. Расстроенный, сел он на лавку, взглянул на зарешеченное окно, вздохнул тяжко. Невеселые думы зароились у него в голове:
«Как птица в клетку, попал сюда! Служил, служил народу, а он — ишь ты!.. В тюрьму загнали. Видно, промашку дал я, что супротив Шуйского шел. Народ… вот те и народ!» Несколько успокоился. «Ладно, посмотрим, что дальше будет. Авось кривая вывезет!»
Дело шло к осени, а осада все тянулась. Среди приближенных к царю людей начались ссоры, возобновились старые счеты. Винили друг друга в ратных неудачах. Царь мирил спорящих, а в душе трусил, «что-то станется со мной! А что, если не возьму Тулу? Пропаду тогда. Свои же загрызут. Да и новый ворог появился: второй Лжедимитрий… А ну, как воры соединятся?.. Лжедимитрий, Лжепетр да Ивашка Болотников?.. Бояре-предатели не поддержат… Народ на меня лют…»
Князь Урусов был близок к царю по родственным связям. Князь горяч, вспыльчив. Он пришел как-то к царю в шатер. Шуйский был один.
— Великий государь! Здрав буди! — Урусов низко поклонился.
— Что тебе, Петр Арасланович? Ты вроде как встревожен? Аль опять с женой не поладил? — улыбнулся царь.
— Ты все шутишь, государь. Топчемся на месте, куда это годно? Смеются вороги над нами. Большой приступ нужен. Надо всеми силами навалиться на вора!
Царь отрицательно покачал головой.
— Сие негодно! А ну, как потеряем всех? Дело сомнительное!
— Значит, на месте топтаться? Войско в досаду, смятенье приводить? — завопил вспыхнувший князь.
— Что кричишь, горловину перервешь, осипнешь, — с досадой ответил Шуйский.
— Ин ладно, больше говорить не стану. Прощай, государь!
Раздраженный, красный как рак, Урусов вышел.
К вечеру Урусов уехал со своими верхоконными татарами, марийцами, чувашами. Стали понемногу разбредаться и другие ратные люди.
Как-то в конце сентября Шуйскому доложили:
— Пришелец один хочет предстать пред твои светлые очи, великий государь. Сказывает он, что надобно ему передать тебе, великий государь, тайну ко спасению царства.
Шуйский заинтересовался и приказал пустить таинственного посетителя.
К царю в шатер вошел моложавый человек в потрепанном кафтане. Русые волосы, большая плешь. Хитрая усмешка на тонких губах, утиный нос. Вошедший повалился царю в ноги, облобызав сафьяновый сапог.
— Что тебе, человече, надо?
— Превеликий царь, государь! Прибыл я из Мурома. Боярский я сын, Ивашка Мешок-Кравков. Хочу в войске твоем служить. Скажу не облыжно: великий хитроделец я!
Царь недобро усмехнулся:
— Сам себя хвалишь?.. Хвалят ли другие? А что ты такой молодой, а уж лысый?
Кравков не смутился. Умильно глядя, ответил:
— Умная голова волос не держит.
Шуйский, сам изрядно полысевший, милостиво улыбнулся.
— О чем же бьешь челом государю своему? Какую тайну хочешь мне поведать?
— Вор Болотников не поддается твоей царской воле. Злющ, хитрющ, мерзопакостен! А извести его беспременно надо. Выслушай, царь, превеликий государь, что содеять надо, дабы погубить вора и присных его. Заградить Упу надо, тогда тульский острог и кремль водой зальются.
Царь отнесся вначале недоверчиво к подобной затее. Бояре, узнав о предложении, посмеивались.
— Хе, хе, Тулу утопить! Глупство какое!
Хитроделец не сдавался.
— Ежели я не потоплю город, вели казнить меня, государь! — настаивал Кравков.
После новой длительной беседы царь решил испробовать его совет и пообещал наградить в случае удачи.
Дня через два на Упе, в указанном Кравковым месте и под его руководством, начались работы.
Иван Исаевич лежал ночью в своем покое и не спал. Луна светила в раскрытое окно. Тихо. Только изредка раздавались одиночные выстрелы. Но вот они участились.
«Должно, наш лазутчик на дозор нарвался, — подумал он. — Лазутчики… доносят, что шатанье идет немалое в войске царском… Урусов со своими инородцами уехал. Иные уходят. Шатанье… Дело доброе для нас».
Иван Исаевич спустил ноги с ложа, потянулся к кубку с медом, выпил, крякнул, в полумраке улыбнулся.
«Не зевай, воевода! Довольно в Туле сиднем сидеть, на тулян глядеть, как голодают они. Подготовимся и всем скопом на царя навалимся…»
Болотников зажег свет, заходил по покою. Стал обдумывать подготовку к большому, решающему сражению.
У него стал вырисовываться величавый, искусный план генерального наступления.
Но было уже слишком поздно…
Кравков повел работы чрезвычайно поспешно.
Вниз по течению Упы, в выбранном Кравковым месте, навезли много длинных палей. Под его наблюдением забили эти пали в несколько рядов поперек реки.
Осажденные глядели со стены и гадали:
— Что будет дале?
— Мост вроде как строят.
К Болотникову в покой пришел Ерема Кривой; вид его встревоженный, озадаченный. Он рассеянно теребил свою бороду.
— Ну уж и упарился, Иван Исаевич! Делов, делов! Лазутчиков гнал к Упе нынешней ночью. Все узнали.
— А что все? Сказывай, — насторожился Иван Исаевич.
— Плотину строят. Упа разольется, нас затопит — вот что, — ответил Ерема, вытирая клетчатым платком вспотевшее лицо. — А к плотине той войско придвинуто.
Болотников сообразил:
— Видать, страхуют, как бы мы плотину не порушили. Э, семь бед один ответ! Вылазка!
Через два часа раскрылись ворота острога, лава конников — тут были донцы, украинцы, запорожцы, марийцы — ринулась к плотине. Во главе — сам Болотников и Беззубцев. Иван Исаевич рвался в самые
