спокойно и значительно произнес он. Чуялась великая сила в словах его.
Деревня Заборье, одновременно с Коломенским, являлась опорным пунктом Болотникова вблизи Москвы. Она тоже обнесена валом из саней, заполненных сеном и облитых водой. В остроге расположились донские и запорожские казаки, украинцы.
В избе горела лучина. Федор Гора лежал на горячей печи, блаженно щурясь.
— Да! Тепленько на печи!
У стола сидел Юрий Беззубцев. С сожалением смотря в миску, он говорил:
— Ну уж и пища! Эх, сейчас бы сазана, в постном масле жарена, да сала шматок, да…
— Чарку горилки! — загудел с печи Гора.
— Верно, друже! Чарку, другую… Эх ты, Сейм, мой Сейм! Далеко ты отсель. Не видать тебя! Когда езжал из дому, жена на сносях была. Нынче, чай, дите в люльке укачивает. Чи то мальчонка, чи девчонка, не ведаю. А жена у меня красавица и крепко кохае меня, истинный бог!
— запел Беззубцев высоким звонским голосом и оборвал.
— Ну будет, повечеряли. Спать теперь! Подвинься, Хведор! Ух, какая печь-то горячая! Добре! А что, скажи ты мне, сердце все ноет да ноет, тоска берет?
Федор что-то невнятно пробормотал, поворачиваясь на другой бок.
— И сон вчерась виделся: будто брат мой старшой Василий — а он помер в бою с ляхами — машет мне рукой и кричит: «Подь сюды, Юрий!» Потом пропал, и голубь взвился. Что бы сон сей значил, Хведор?
Запорожец храпел. Лучина погасла. Вскоре заснул и Беззубцев.
Раннее утро… Морозно… Иней на деревьях, земле… Из труб вьется дымок. Запорожцы, украинцы, донцы заняты чисткой и седловкой коней. Идет перекличка; казаки готовятся к вылазке против обложивших Заборье царских войск.
Вдруг загрохотали пушки. Запылали избы. У плетня раздалось жалобное ржание коня, валявшегося в снегу, с перебитыми задними ногами. Около него стонал лежащий казак. Он схватился за живот.
— Боже мой, боже мой! Смертушка моя пришла, нутро повредило…
Тревожно оглядываясь, казаки быстро уводили лошадей в укрытия.
Когда пушки замолкли, враги устремились с лестницами на приступ. Казаки отбивались, не давая нападающим забраться на стены.
На третий день с утра пушки заладили долбить по острогу в одно и то же место. Часа через два разворотили большую пробоину. В нее тут же бросились озверелые полчища.
— Прорвались, сукины дети! Нам треба пробиваться! — завопил Федор Гора и понесся наметом по деревне, собирая казаков.
Со всех сторон наваливались враги. Казачьи сотни понеслись навстречу, словно ветер, сшибая царских ратников. Рогатины пропарывали брюха коней. Лошади бились на земле в предсмертных судорогах, жалобно ржали. От выпавших внутренностей на морозе шел пар. Много казаков погибло: на каждого из них приходилось по нескольку врагов.
Все же Федор Гора и Юрий Беззубцев прорвались со своими отрядами запорожцев, украинцев и донцов. При этом в одной схватке Федор оглушил стрельца чеканом по голове и, как волк бросает себе на хребет зарезанную овцу, так и он швырнул на спину своего коня оглушенного врага. По пути Федор был ранен в руку. Отъехали от Заборья порядочно. Пленник пришел в себя. Федор остановился. Под дулом пистоля пленник слез с коня на землю, лицо испугано.
— Чья це рать була? — строго спросил Гора.
Оторопелый стрелец оправился.
— Войска много на вас навалилося, — спокойно ответил он. — Болотникова из Котлов в Коломенское погнали и сюды пришли. Тут в Заборье и Шуйский Иван, царя братан, и племяш царя Скопин-Шуйский, и Туренин князь, и иные прочие. Где вам супротив их устоять было!
— Шо вирно, то вирно! — Федор улыбнулся и тут же стиснул зубы от боли в раненой руке. — Ну, чертяка с тобой! Ходь от мэнэ! Помни Хведора Гору. Хлопцы, по коням!
Казаки умчались как вихрь. Улыбаясь, стрелец пошел назад.
— Слава тебе, господи! Казачина милосердый попался. Токмо в голове гудит от чекана его.
Часть казаков засела в Заборье за избами, за завалами из телег, саней, бревен и отстреливалась. Осаждающие привезли в деревню пушки, направили их на казаков. Те растерялись.
— Браты, плохо дело!
— Супротив наряду не устоять, в клочья разнесут, токмо мокро место останется!
— Сдаваться не миновать!
Выслали к врагам глашатая. Тот громко кричал, махая белой тряпкой:
— Сдаемся, ежели перед иконой поклянетесь, что помилуете нас. Не то станем биться до остатнего!
Часа через три от самого царя пришел им ответ: «Сдавайтеся! Вот вам крест и пресвятая богородица, что вас помилую».
Казаки сдались.
В Москве, на Ильинке, рыжий, брюхатый дьяк читал с крыльца боярских хором новую грамоту царя о том, что вор и богоотступник Ивашка Болотников «со своими мерзостными единомышленниками» разбит ныне окончательно, бесповоротно и бежит навстречу гибели своей… Радуйтесь, дескать, и веселитесь христиане православные, яко мзда ваша многа на небесех, а животу ликование.
Дьяк читал грамоту несколько раз, а народ подходил, слушал и уходил.
Несколько мужиков с котомками за спиной постояли, опершись на посохи. Потом пошли. Один из них недоверчиво заговорил:
— Так-то оно так! Везде ныне по Москве грамоты читают. Правда ли, неправда ли, кто их разберет.
Другой, помоложе, отозвался:
— Дядя Архип! Врут, идолы, почем зря! Болотников беспременно в ином месте явится!
Глава XV
Войско народное, миновав Серпухов, шло вверх по Оке, к Калуге.
Подошли к городу.
Множество народу глядело со стены острога на приближающихся повстанцев.
Всадник в шишаке, в желтом полушубке остановился у острога, закричал:
— Э-ге-ге, калужане! Принимайте!
— А кого принимать?
— Рать народную, большого воеводы Ивана Исаевича Болотникова.
На стене и у ворот не было никого ни от воеводского двора, ни от земской избы, ни от церковных властей. Распоряжался сам народ калужский.
Выступил вперед пожилой человек в овчинном тулупе. Снял шапку, степенно ответил:
— Коль Болотников, большой воевода, то пустим!
