стремнине.
«…И на войне вот так: несет, крутит стремнина, в пучину человека тянет. Сколько людей гибнет! Добро бы за счастье, за лучшую жизнь… А то ведь за всякие мерзкие дела иные воюют — супротив народного счастья, супротив лучшей жизни, согласья между людьми».
В полудремоте перед ним возникла Ока, спокойно несущая свои воды мимо дремучих, необъятных лесов. А на ней баржи, беляны, расшивы с мукой, зерном, товарами. Правит на беляне рулевой. На палубе сели в кружок мужики, их прожаривает благодатное летнее солнце. Впереди нет яростно шумящих порогов… Над водой низко летают ласточки.
«Как хорош мир, покой… Народ наш всегда хочет мира. Только мешают ему злые вражьи силы…»
Слышится Болотникову опять крик филина, только ближе.
«Ишь все ухает да ухает!» — думает он и засыпает.
И снится ему: сидит на завалинке девочка лет десяти, чумазенькая, с косичками, в затрапезном сарафанишке. На коленях у ней пищит цыпленок, а она весело кричит:
— Пождать, дяденька, надо, и все славно будет!
На следующее утро охотники пошли к озеру. Подходя, слышали гам, гоготанье, кряканье; видели, как шевелится прибрежный камыш. Забрались в воду в высоких сапогах и бухали из самопалов, а собака Акима таскала из воды битых гусей, уток, лебедей.
Три дня пролетели незаметно. С грустью возвращался ночью Болотников в Калугу. Обветренное лицо его поскучнело, окаменело. «Доведется ли еще когда-нибудь так побродить по лесу, поохотиться? Кто его знает?.. Что-то будет?.. Может, и смерть скоро? Ладно! — резко оборвал он себя. — Если стезю избрал, если почитаешь ее верной, ею иди твердо; с пути не сворачивай! На то и воевода».
В Калуге запасы продовольствия истощались, а новых не везли; было очень голодно, дело до кошек и собак доходило.
Обескураженные неудачами под Тулой и Дедиловым, царские войска особенно не напирали, только били из пушек. Мстиславскому и Шуйскому стало известно, что на помощь Болотникову идет из Тулы князь Телятевский. Было очень бурное совещание. Встревоженный, похудевший Мстиславский говорил:
— Негоже Телятевского допускать до Болотникова. Соединятся, худо царским войскам будет!
Решили послать пешую и конную рать под началом князей Татева и Черкасского против «воровских» отрядов, идущих из Тулы на помощь Болотникову.
В мае 1607 года произошел ожесточенный бой за Окой, у речки Пчельни. Осторожный Телятевский только руководил своими воинами. «Ужо приспеет час, а пока нужды нет мне вперед на рожон лезть!»
Татев, в синей епанче поверх лат, в мисюрке, длиннолицый, пучеглазый, вел пешую дружину. В ратном самозабвении он прорубал путь тяжелым булатным мечом. Царская дружина погнала дрогнувших ратников Телятевского в речку.
— Топи, топи гилевщиков! — яростно кричал багровый, потный Татев.
А на другом конце поля черноглазый, широкоплечий князь Черкасский в шлеме, колонтаре, с несколькими сотнями верхоконных отбивались саблями от напирающих тулян.
В центре битвы общего руководства не было ни с той, ни с другой стороны. Громадная толпа кипела, как в котле, разбившись на кучки: один против трех, поровну, пять против десяти… Нужен был небольшой толчок, чтобы та или иная сторона дрогнула.
В войске Татева было несколько тысяч казаков, сдавшихся Шуйскому в Заборье, среди них много недовольных: «Не с руки нам бояр, дворян поддерживать!»
Казаки в самый разгар боя при Пчельне сдались, вернулись в ряды гилевщиков.
Потирая руки от удовольствия при этом известии, Телятевский приказал связному:
— Митрий, езжай! Пускай выступают!
Сузившиеся, помолодевшие глаза князя радостно сверкали из-под густых седоватых бровей.
Скоро из ближайшего леса с визгом и криками вырвались конные марийцы. Многие, несмотря на весну, были в бараньих полушубках, треухах. Вначале они стреляли из луков, самопалов, потом начали рубку саблями.
Татевцы дрогнули, в панике побежали. Мариец снес Черкасскому саблей голову, воткнул ее на копье. Татев долго отбивался мечом, видя, как таяла вокруг него свита. Из красного он вдруг стал бледным, как саван, выронил меч, зашатался и упал, убитый из самопала.
Сражение кончилось. Телятевский, самоуверенно крутя усы, посмеивался: «Со мной не шути…»
Несколько сот царских ратников, избежавших гибели, вернулись под Калугу, в свой лагерь, разнося мрачные вести. Тревожно там стало.
— Слушай, ребята! На подмогу Телятевскому идет войска несть числа!
— Где уж! Куда уж нам супротив их воевати!
— Гиблое дело!
Слухи множились, росли. Дух царского войска под Калугой быстро падал.
Пришла и к Болотникову весть о гибели рати Татева и Черкасского.
— Ныне, вороги, держитесь! Ни одного ратника вам не уберечь! Все войско ваше сокрушу! — воскликнул Иван Исаевич; глаза его радостно искрились.
Он отправился подготовлять вылазку.
Осаждающие опять подвезли к стенам Калуги дрова для поджога.
— Дядя Иван! Вставай! — будил рано утром Болотникова Олешка. — Великий ветер дует с Калуги на вражий стан.
Иван Исаевич немедленно отдал распоряжение. Сотни две конников выскочили из ворот острога с факелами и смолой в ведрах. Подскакав к дровам, снова, как в прошлый раз, облили их смолой, бросили факелы. Вскоре туча дыма и пламени полетела на стан осаждающих. Загорелись склады сена, шатры, дома. Ошалелые, в великой сумятице, заметались царские бойцы.
— Бежим, бежим! Все пропало!
— Дело дыра! Спасайся, кой может!
Оглушительно взорвался склад с порохом.
— Ребята, теперь за нами дело! Посчитаемся с недругами! — вскричал Болотников и повел свое войско.
За ним в неудержимом порыве ринулись и горожане.
Вдали мелькнули шлем и красная епанча князя Мстиславского. Он скрылся с кучкой военачальников в лесу. Иван Шуйский спасся бегством еще раньше.
Царский лагерь был разгромлен. Целые отряды бойцов сдались. Повстанцы взяли большую добычу: оружие, пушки, фураж, провиант. Продовольствие было особенно нужно: калужане голодали.
— Смотри, ребята, смотри! — кричали в толпе, глазеющей на пленных. — Немцы!
Построившись в колонну, шел отряд копейщиков, в шлемах, блестящих латах. Это был отряд иноземных наемников. В нем находились швейцарцы, немцы, голландцы. Начальник их, Ганеберг, высокий, тощий немец, четким шагом подошел к Болотникову, положил у ног его палаш и произнес по-немецки:
— Wir sind bereit bei Sie dienen!
— Что он говорит? — спросил Болотников у стоявшего поблизости Фидлера.
— Служить у нас согласны!
— Передай: пускай служат!
Фидлер перевел. Ганеберг взмахнул рукой, и солдаты, подняв палаши, прокричали:
— Салют! Салют! Салют!
Потом ушли, заносчиво взирая на удивленную толпу.
Идя домой, Иван Исаевич оживленно говорил:
— Вот, Олешка, и у нас иноземцы! Гарно! Пусть науку нашу перенимают, искусство ратное. Нечего
