между Нилом, что течет под нами, и пустыней, что расстилается перед нами; что же до его жизни, мы не ведаем, как она началась и как окончится. Он получил имя, когда стал жить с нами. А наши имена переходят к нам по цепочке от отцов, дедов и прадедов, начиная от самого Адама. На все воля божья!
Спустя некоторое время мой дядя Махмуд поднял голову и обратил свой взор поочередно на каждого из пас, словно читая наши мысли. Он был поистине великим человеком, да не иссякнет к нему милость аллаха, и происходил от благородных благочестивых предков, подобных которым больше никогда не будет на этом свете. Когда его глаза встретились с глазами моего дяди Джабр ад-Дара, он задержал на нем свой взгляд и смотрел па пего до тех пор, пока Джабр ад-Дар не потупился и не отвернул лицо. Клянусь вам, люди молчали, словно набрав в рот воды. Я сам был в большой тревоге. Господь видит, в тот момент я глубоко раскаивался, что вытащил этого разнесчастного Дауль-Бейта из Нила: «Зачем я ввязался? Пусть бы шел он своей дорогой». Я взглянул на Джабр ад-Дара, стоявшего с опущенной головой, и почувствовал жалость и сочувствие. Но мой дядя Махмуд решил дело, положив конец сомнениям. Ои повернулся к нам и сказал:
— Когда мы здесь, на этом месте, побратались с Дауль-Бейтом и сказали ему: «теперь тебе дозволяется и запрещается то же, что и нам», то это были слова мужчин, а не малых детей, серьезные речи, а не шутки. Братство и вера неделимы. Нет религии на случай жизни и религии на случай смерти. Честность тоже во всем — и в работе, и в супружеских делах. Дауль-Бейт похож на нас и в хорошем и в дурном. И если он просит разрешения вступить с нами в родство по закону аллаха и его пророка, то добро пожаловать! Будь у меня самого дочь, я бы не задумываясь отдал ее за него.
Наступила такая тишина, что, клянусь аллахом, было слышно, как течет кровь по жилам. Мой рассудок был в смятении, и я не знал, к добру ли то, что произошло в мечети в тот день, или к несчастью. Ведь наша жизнь всегда шла по заранее начертанному пути, и вдруг мы увидели, что стоим на дороге, которая ведет неизвестно куда. Я посмотрел на Джабр ад-Дара, который стоял с таким сумрачным видом, будто все это касалось только его. Неожиданно Мифтах аль-Хазна громко воскликнул: «Аллах велик, аллах велик», и Дауль-Бейт, наш чужестранец, клянусь, разразился плачем, словно мать, потерявшая своего единственного сына. К нему присоединился Мифтах аль-Хазна, у него всегда глаза были на мокром месте. Всхлипывая, он то кричал: «Аллах велик», то взывал: «Люди, радуйтесь!» Тут заплакали Тимсах Вад Хасан, Вад Бахит, Вад Сулейман, Вад аль-Кяшиф и Вад Хамад. Последним заплакал Джабр ад-Дар. В тот день мы что-то приобрели и что-то утратили, и сами не знали, что оплакивали: то, что нашли, или то, что потеряли. У моего дяди Махмуда не так-то легко было вызвать слезы, но и его глаза увлажнились. Я не знал, печалиться мне или радоваться, и говорил про себя: «О боже, это похороны или свадьба?» Нас переполняли одновременно горькая тоска и буйная радость, словно мы совершали зикр[67]. Дауль-Бейт, наш незнакомец, сидел посередине и во все глаза смотрел на все, что происходило. А Мифтах аль-Хазна не переставал взывать громким голосом: «Люди, радуйтесь! Люди, радуйтесь!»
Рано утром селение проснулось от радостных криков, доносившихся из домов Махмуда и его двоюродного брата Джабр ад-Дара. Мужчины совершили все вместе утреннюю молитву и остались ждать. На восходе солнца во дворе мечети был зарезан теленок. Махмуд взял Дауль-Бейта за руку и заставил перепрыгнуть через зарезанное животное, а Мифтах аль-Хазна при этом кричал: «Люди, радуйтесь! Люди, радуйтесь!» В тот день Дауль-Бейт восседал словно царь среди своих подданных. На нем были зеленый шелковый кафтан и красная шапочка, а поверх нее большая белая чалма. Плечи его окутывала шаль с узорчатой каймой, а на ногах блестели красные башмаки. Люди смотрели па него и весело смеялись. На них самих была грязная изодранная одежда, а на некоторых — лишь одна набедренная повязка. Они еще больше развеселились, когда Дауль-Бейт, заново приняв ислам, прочитал стихи из суры «Свет», которой его обучила Фатыма, дочь Джабр ад-Дара. При этом он произносил букву «дад», как «даль» или «джим»[68]. Все славили и превозносили господа. Потом Абдель-Халик встал и сказал:
— Во имя милостивого и милосердного аллаха, его силою и по его повелению мы даем этому новорожденному мусульманину имя «Дауль-Бейт» — «Свет Дома», как это заведено, когда рождается ребенок.
Дауль-Бейт рассмеялся, и все тоже радостно засмеялись, будто у нас на заре действительно родилось дитя. После восхода солнца «нашему ребенку» уже можно было делать обрезание. Его посадили на поваленный ствол большой акации. Махмуд стоял справа, а Абдель-Халик — слева. Рахматулла Вад Аль- Кяшиф наточил свой нож, и в ту же минуту пролилась кровь. Обряд свершился. Мифтах аль-Хазна возвестил всем радостную новость. Мужчины смеялись от счастья и изумления. Женщины, сидевшие в глинобитных и соломенных хижинах, разбросанных вокруг мечети, услышав шум и смех мужчин, стали издавать пронзительные и радостные крики.
Будто и в самом деле у нас на заре родился ребенок, которому тем же утром сделали обрезание, а после предвечерней молитвы собираются женить. На свадьбу пришли все соседи Вад Хамида, с другого берега Нила и из деревень, рассеянных вдоль обоих берегов. В те времена людей было мало. Они жили в отдаленных друг от друга деревушках, тусклые огоньки которых казались ночью подвешенными в воздухе. С одного берега на другой доносились лишь слабые звуки, не различимые человеческим ухом. Однако люди знали, что происходит по ту сторону реки, словно между обоими берегами протянулись невидимые мосты. Они знали, кто поливал свое поле ночью, а кто днем, знали, кто заболел, кто родился, кто умер и кто женился. Им было известно, кто что продал или купил. Их связывали друг с другом узы родства и свойства, объединяли рынки и взаимные сделки. Они обменивались семенами, молодыми побегами финиковой пальмы, быками и ослами-производителями. Их объединяли бродячие поэты, певцы и чтецы Корана. Так у них было заведено везде, начиная от того места, где сливаются две реки[69] , до самых границ Египта. Поэтому неудивительно, что люди услышали друг от друга весть о большом празднике в Вад Хамиде. Они прибывали с юга и севера, о низовьев и верховьев реки, переправлялись в лодках через Нил, приезжали на ослах и приходили пешком. И все приносили подарки — каждый, что мог: финики, пшеничное и ячменное зерно, бобы, лук, масло и жир. Этот пес петуха, тот ягненка или козленка. Они приходили группами и поодиночке, как тонкие струйки только начавшегося дождя, но потом эти людские струи, быстро сливаясь друг с другом, объединялись в огромный бурлящий поток, в котором кипела, широко разливаясь и шумя, новая жизнь. И в центре всего этого в тот памятный летний день был Дауль-Бейт.
Вот к поселку подошла женщина. Она вся обливалась потом, потому что вышла из дому с восходом солнца и достигла поселка, когда солнце было уже в зените. Она услышала радостные голоса и почуяла запахи готовившегося пиршества. Огромное скопище народа, водрузившее знамя жизни среди всего этого небытия, заразило ее своим мирным, уверенным спокойствием, и она, еще не подойдя, издала пронзительный радостный крик, громко возвещая, что она жива, существует и тоже теперь здесь, вместе со всеми. Все это выражал ее прерывавшийся от усталости и волнения голос. Вскоре голос женщины слился с голосами остальных собравшихся, внеся в общий хор новую нотку, которую поначалу не воспринимает человеческое ухо, однако если вы хорошенько прислушаетесь, то уловите ее и поймете, что без этой нотки общему хору будет чего-то недоставать.
Люди прибывали по одному, по двое, усталые, изможденные. Их спины были сгорблены, согнуты под бременем жизни и страха смерти. Но как только они вливались в толпу, каждый преображался, оставаясь самим собой и в то же время становясь чем-то большим. Сегодня умный будет выглядеть дураком, благочестивый напьется, солидный пустится в пляс. Крестьянин, поглядев на свою жену в веселом хороводе танца, словно увидит ее впервые. И нет ничего плохого в том, что они утверждают закон жизни среди окружающего их небытия.
Время от времени появлялись, обгоняя друг друга и вздымая тучи пыли, вереницы гостей, едущих па ослах. Казалось, что это песчаные смерчи, исторгнутые пустыней, которые не погибают, а сливаются в гигантский столб, продолжая завывать и клубиться. Люди собирались, как зерна пшеницы в огромном снопе, где каждое зернышко существует само по себе и в то же время скрывает великую общую тайну. Иногда появлялся какой-нибудь благообразный человек в красивом наряде верхом на осле с седлом и уздечкой. Осел громким ревом возвещал о прибытии своего хозяина. Приходили бедняки разного состояния и звания. Они образовывали большой круг, правильную орбиту, двигаясь с заданной скоростью вокруг
