Харлан), в которой речь шла о героическом сопротивлении маленького прусского городка во время наполеоновского нашествия. Эта картина была призвана стать не только средством подъема духа, но и ответом Геббельса киноленте «Унесенные ветром» — он был так озабочен созданием этой вещи, что даже отозвал в 1944 году 100 000 человек с русского фронта для участия в массовых батальных сценах. «Преобладала стихия безумства, — скажет позже Харлан. — …По-видимому, Гитлер наравне с Геббельсом был одержим идеей, что подобный фильм мог принести им большую пользу, чем даже победа над Россией. Возможно, что они, как и все тогда, надеялись лишь на чудо, ибо более не верили в достижимость победы каким-либо рациональным путем». Ведущая звезда этой картины Кристина Зёдербаум, игравшая героическую крестьянку, находила ситуацию до того смехотворной, что чувствовала себя перед камерой, «как мартышка».
Ну а в студиях УФА в Бабельсберге, к юго-западу от Берлина, полным ходом шла работа над другим крупным проектом, который, как надеялся Геббельс, станет немецким эквивалентом вдохновляющей «Миссис Минивер». Этот фильм под названием «Жизнь продолжается», призванный поднять боевой настрой уже совершенно павшего духом населения, снимался с 1943 года в жилом районе Берлина, подвергавшемся авианалетам союзников. Коль скоро перед этой картиной ставились такие высокие задачи, на нее щедро отпускались деньги, в ней были заняты многие из лучших тогдашних кинозвезд. Многие думали, что сам Геббельс приложил руку к написанию сценария. Не жалели ни дефицитного горючего, ни добротной цветной кинопленки, и, как и в случае с цыганами, которых присылали для Рифеншталь из лагеря заключенных, для массовок позаимствовали из лагеря пленных поляков. Работавший над этой картиной Хайнц Яворски был, пожалуй, на самом опасном участке: он снимал воздушные налеты. Съемки продолжались шесть месяцев; отснятый материал еще до прихода союзников надежно запрятали в подземелье, но после войны ничего не удалось найти. Кстати сказать, главный режиссер картины Вольфганг Либенайнер, точно так же, как и Рифеншталь, сообразил, куда ветер дует, и делал все, чтобы не допустить отправки своих сотрудников на фронт. По словам его дочери, работа над картиной была для занятых в ней чем-то вроде убежища, более или менее укрытого от внешних бурь, а отец в ее глазах был «маленьким Оскаром Шиндлером». Он явно тянул время перед лицом неминуемой развязки. После 1945 года все, кто был занят в этом утраченном полнометражном фильме, похоже, предпочли бы забыть о его существовании.
В то время, как усиливался град бомб, сыпавшийся на города Германии, затворившаяся в зальцбургских горах Лени трудилась как окаянная. Никто не знал, чего и ожидать в случае проигрыша войны, а каждый день приносил новые страхи и ужасы. Вскоре Советская армия уже обстреливала внешние оборонительные рубежи Берлина, а союзники форсировали «Линию Зигфрида»[76]. Был освобожден Аушвиц, разнесен в щепы Дрезден [77]. Альберт Шпеер предложил матери Лени последнюю возможность уехать из Берлина и перебраться к дочери в Китцбюхель. К марту союзники форсировали Рейн, а в середине апреля Шнеебергер обратился к Лени с мольбой помочь ему избавиться от призыва в ополчение, призванное стоять на смерть за Берлин — туда набирали даже школьников и стариков, а Шнеебергер уже разменял к тому времени шестой десяток. Лени выхлопотала ему небольшую отсрочку под предлогом работы с титрами к «Долине», и тут же за полемику с ранеными солдатами, приехавшими с санитарным поездом, была арестована его жена: она возмутила их вопросом, почему те воюют за Гитлера. И снова Лени подняла все свои связи, умоляла высокое начальство — и вот уже Гизела Шнеебергер, выпущенная из каталажки, снова ступает по берлинским мостовым.
В конце апреля Гитлер покончил с собой. Вместе с ним в бункере рейхстага простились с жизнью Ева Браун и вся семья Геббельса. Русские взяли Берлин. Под грохот последних залпов войны Лени последовала за четой Шнеебергеров в Тироль в поисках убежища. Несмотря на самые героические усилия Лени, «Долина» так и осталась незавершенной.
16
ОДНА ПОСРЕДИ ПУСТЫНИ
С момента, когда разнеслась новость о прекращении боевых действий, чета Шнеебергеров постаралась дистанцироваться от Лени. Они удалились той же ночью, покинув Лени в небольшой гостинице в Майрхофене, что в начале долины Циллерталь. На следующий день она отыскала их в семейном пансионе в холмах высоко над деревней; однако Гизела грубо отшила ее.
— С чего ты взяла, что мы станем тебе помогать? — рявкнула она на Лени. — Нацистская паскуда!
Но и Ханс не мог найти для Лени ни одного доброго слова. Он — любимый ею Шнеебергер, который еще недавно в отчаянии молил ее заступиться — и добился желаемого, — теперь не желал смотреть ей в глаза.
Такое предательство со стороны бывших друзей и нескольких из ее самых дорогих коллег (а как еще она могла квалифицировать такое отношение?!) явилось самым горьким моментом ее нового послевоенного положения. Один за другим большинство близких Рифеншталь людей, включая Арнольда Фанка, начнут открещиваться от нее, осуждая за связи со свергнутым режимом, чудовищные преступления которого лишь теперь становились достоянием широкой общественности. До Лени быстро доходило, что обратиться ей не к кому. Время, когда двери открывались перед нею, как по мановению волшебной палочки, навсегда ушло в прошлое. В отчаянии она стала пробивать себе путь сквозь хаотический Тироль, дороги которого были забиты обезоруженными возвращающимися немецкими войсками и оккупационными частями. Теперь самое главное для нее было добраться до Китцбюхеля, где она по-прежнему надеялась найти свою мать.
Эта часть Австрии попала в руки американцев; союзники несколько раз задерживали и допрашивали ее, но никогда не охраняли столь сурово, чтобы нельзя было улизнуть. Постепенно она добралась до дома — и обнаружила, что он реквизирован. Впрочем, расквартированные в нем американцы были с нею вежливы и готовы помогать — они направили ее в расположенное неподалеку бывшее имение Риббентропа, где она воссоединилась не только с матерью, но и со своим благоверным Петером! Американцы еще дважды арестовывали ее, доставив во втором случае сперва в тюрьму в Зальцбурге, затем в штаб 7-й армии для допроса. Там в одном с нею помещении находилась, среди прочих, старший секретарь Гитлера Йоханна Вольф, а в окне она могла разглядеть многих слоняющихся по двору чинов из ближайшего окружения Гитлера — Геринга, Дитриха и адъютантов фюрера Шауба и Брюкнера.
Те, кто допрашивал Лени, выпытывали у нее, насколько близка она была с Гитлером, одновременно пытаясь выведать, знала ли она что-нибудь о концентрационных лагерях. Ну, конечно, она, как и большинство немцев, слышала об их существовании, но не в полной мере оценивала их бесчеловечность, полагая их чем-то вроде центров интернирования для отбросов общества, а позже — политических заключенных и изменников. А что касается евреев, то, как ей объясняли — да она, похоже, серьезно и не выспрашивала об этом — их там держали из-за угрозы безопасности, каковую они представляли во время войны. И вот она впервые видит пугающие фотографии Бухенвальда и других лагерей, вынуждена лицезреть зловещие снимки сплетенных мертвых тел и похожих на скелеты выживших, все эти горящие непостижимым взглядом глаза мужчин и женщин, более похожих на призраки, чем на людей…
— Ну что, теперь верите? — задает вопрос допрашивающий офицер, но все это было слишком, чтобы принимать так, как есть…
— Это все… это все не поддается пониманию. — Вот все, что она, глубоко потрясенная увиденным, могла прошептать с дрожью в голосе.
— Ничего, поймете, — холодно заявил офицер. Водворенная назад в камеру, Лени, вместе с фройляйн Вольф, попытались поразмышлять над всеми этими ужасами. «Фюрер просто не мог знать обо всех этих вещах», — упорствовала Йоханна Вольф. Она была его секретарем в течение двадцати пяти лет и никак не могла примириться с тем, что ее милостивый работодатель, который относился ко всем обитателям Бергхофа как к своим домочадцам, и этот демонический изверг, образ которого вставал из этих чудовищных свидетельств — одно и то же лицо. «Должно быть, эти фанатики, что его окружали, скрывали
