Ее уверенность подбодрила Ану, и пять месяцев спустя, сразу после полуночи 29 сентября 1845 года, именно сильные руки тетушки Дамиты подняли вверх красное, сморщенное существо, которое появилось на свет в результате тридцати шести часов болезненных схваток.
— Мальчик, — объявила повитуха с широкой улыбкой. — Мальчик.
Когда Рамон в первый раз взял малыша на руки и сказал: «Да благословит тебя Господь, Мигель, сын мой», Иносенте, стоявший с другой стороны кровати, нахмурился. Потом пришла его очередь подержать ребенка. Он осмотрел каждую морщинку и складочку, каждый волосок и крохотный ноготок и сдвинул брови еще сильнее. Иносенте вернул Мигеля матери и, шаркая, сгорбившись, вышел из комнаты. Рамон последовал за ним, а через несколько секунд Ана услышала за стеной их низкие раздраженные голоса. Утром она спросила Рамона, все ли в порядке с Иносенте.
— Да, — ответил Рамон чересчур поспешно.
По традиции роженица должна была соблюдать карантин. В течение сорока дней и ночей ей полагалось отдыхать и знакомиться с ребенком. Супружеские отношения во время карантина запрещались. В тот день, когда начались схватки, в спальне Иносенте повесили второй гамак, и теперь братья жили в одной комнате.
По ночам Ана слышала их сердитые голоса. На ее вопрос, что они обсуждают, братья отвечали, что говорят о делах. Они собирались купить ферму, примыкавшую к Лос-Хемелосу.
— Вдоль ее северной границы течет река, — сказал Рамон.
— Мы объехали территорию. Можно построить оросительный канал, — объяснил Иносенте, — от реки к полям.
— На востоке от нашей плантации продается еще одна ферма с десятью рабами, — добавил Рамон. — Она граничит с новой дорогой в Гуарес, ближайший город с крупным портом. Нам будет легче сбывать товар.
Несмотря на карантин, интереса к делу Ана не потеряла.
— Мне кажется безрассудным тратить деньги на покупку земли, когда нам не хватает двадцати рабов на обработку уже засаженных тростником куэрдас и по меньшей мере пяти волов с повозками.
— Мы знаем, — ответил Рамон, — но земля — единственное, что не растет на этом острове.
Он ухмыльнулся, довольный своим остроумием, однако Ана вспомнила, что те же слова уже слышала от Фаустины де Моралес.
Ана не улыбнулась мужу. Она обратилась к Иносенте, надеясь, что тот разделяет ее мнение:
— На покупку земли уйдет много денег. Не забывайте, нам придется ремонтировать варочное отделение и цех рафинирования.
— Если не купить сейчас выставленные на продажу участки, прилегающие к Лос-Хемелосу, — возразил Иносенте, — позже они будут стоить дороже. Люди держатся за свою недвижимость, но этим владельцам позарез нужны деньги, и обе фермы можно приобрести задешево.
— Наши ресурсы не безграничны, — настаивала Ана. — Мы потратили почти все деньги, что привезли с собой, включая и мое приданое.
— Не волнуйся, — успокоил ее Рамон. — Мы с Иносенте знаем, что делаем. В результате мы окажемся с барышами.
Спустя неделю они купили оба участка, добавив к плантации еще сотню куэрдас, а к своим невольникам — еще четырех женщин и шестерых детей.
— Нам нужны сильные мужчины, — сетовала Ана, — а не женщины и дети.
— Владелец уже продал их мужей, — объяснил Рамон.
Рамон взял Мигеля на руки.
— Гасиенда Лос-Хемелос твоя, — сказал он малышу. — Это для тебя мама, я и дядя столько трудимся. Все ради тебя, сынок.
Глядя, как он целует и ласкает мальчика, Ана недоумевала: почему Рамон решил, что ребенок от него? Она понятия не имела, когда был зачат Мигель, так как братья соблюдали строгую очередность. Может, это не имело для них значения, поскольку малыш носил имя Аргосо и стал продолжателем их рода? Рамон окрестил младенца в церкви Гуареса, дав ему свое имя, имя брата и имя святого, в чей день он родился: Рамон Мигель Иносенте Аргосо Ларрагойти Мендоса Кубильяс.
Донью Леонору интересовали все подробности развития ребенка. «Мы хотели бы навестить вас. Нам так хочется прижать малыша к груди!» — написала она в ответ на известие о рождении мальчика.
— Ни за что! — Иносенте швырнул исписанные страницы на стол.
— Но это их первый внук, — возразил Рамон. — Естественно, они хотят его увидеть.
— Им нельзя приезжать, пока… — Иносенте запнулся, подыскивая точные слова. — Пока мы не устроимся с большим комфортом, — наконец произнес он.
Братья смотрели друг на друга, продолжая молчаливый спор. Казалось, Рамон не собирался уступать.
— Возможно, ты прав, — тем не менее сдался он.
Как всегда, Ана набросала для них черновики ответов, однако с каждым разом становилось все труднее изобретать новые отговорки, поскольку донья Леонора продолжала настаивать, что ее единственное желание — увидеть внука, а все остальное не играет никакой роли.
После рождения Мигеля Рамон и Иносенте общались как прежде — заканчивали фразы друг за друга, рисовали пальцем в воздухе планы, — но Ана видела: что-то изменилось. До появления ребенка на свет, с кем бы близнецы ни говорили, смотрели они всегда только друг на друга, словно для каждого брат был единственным человеком среди присутствующих, чье мнение имело значение. Теперь же между ними словно черная кошка пробежала, хотя они улыбались, шутили и говорили как раньше. Если Ана долго смотрела им в глаза, они отводили взгляд, будто скрывая что-то.
Во время карантина Флора спала в гамаке, подвешенном возле кровати хозяйки, и помогала роженице с ребенком. Малыш жадно хватал материнскую грудь, но молока не хватало, и он, разочарованный, постоянно плакал от голода. Инес, жена плотника, как раз отняла от груди младшего сына, поэтому ее взяли кормить Мигеля. Дом, который раньше большую часть дня находился в распоряжении Аны, пока мужчины отсутствовали, превратился в муравейник. Люди то и дело входили и выходили, Флора, Инес и Дамита все время крутились вокруг нее и малыша. Ана редко оставалась наедине с Рамоном или Иносенте, а Северо Фуэнтес вообще не зашел ни разу, словно она была больна чем-то заразным.
Через пару недель после начала карантина Иносенте съехал из касоны.
Он сказал, дом на одной из купленных ферм прекрасно ему подходит. Он забрал одежду, туалетные принадлежности, и теперь случались дни, когда Ана вообще его не видела, хотя, по словам Рамона, братья не расставались с утра до вечера. Чтобы освободить комнату для Мигеля с кормилицей, Рамон решил перенести бухгалтерские книги и всю отчетность по плантации из кабинета на ферму.
— Но это так далеко от дома! — пожаловалась Ана. — Мне проще работать здесь.
— Мы с Иносенте возьмем на себя твои обязанности, — ответил Рамон. — А Северо нам поможет.
— Северо? Стоит ли посвящать майордомо во все подробности?
— Он знает ситуацию лучше нас, — парировал Рамон.
— Нет, только то, что его касается. Зачем ему знать, например, сколько у нас денег и сколько не хватает?
— Он управляющий, и это его работа, Ана. Пусть и делает ее. Тебе хватает забот с малышом.
— Но у меня полно помощниц…
— Мы с Иносенте так решили, — прервал ее Рамон. — Это мужское дело.
— С каких пор?.. — Ана прикусила язык, поскольку ей очень хотелось напомнить мужу, что она вела бухгалтерию в течение нескольких месяцев, не жалуясь и не делая ошибок.
— Мы теперь справимся, — повторил он.
Уверенность Рамона в себе заставила ее призадуматься.
Возможно, она его недооценивала. Или же отцовство вынудило его сосредоточиться на своих обязанностях. Но то, что муж больше не советовался с ней, Ане совсем не нравилось.
В последующие недели Рамон, Иносенте и Северо трудились допоздна, и иногда Рамон возвращался в касону только утром следующего дня, чтобы переодеться.