что отличался чрезвычайной тупостью и поэтому ничего не боялся. Он отважно несся во тьме по знакомым лабиринтам троп в тростниковых зарослях, и его аллюр на ухабистых дорогах был ровным и уверенным.
Надвинув на самые уши широкополую шляпу, Северо не поднимал головы, спасаясь от стремительных атак насекомых. Он уже столько раз скакал по этим тропам ночной порой, что практически не чувствовал разницы между днем и ночью, разве только в темноте, обернувшись, он не увидел бы ветряной мельницы в центре плантации.
Когда до того места, где тропа терялась в лесу, оставалась еще сотня метров, он остановился под манговым деревом. Не спешиваясь, Северо снял с плеча хлыст и привязал к седлу, потом расстегнул рубашку и помахал полами, чтобы остудить тело. Снова застегнувшись, Северо заправил рубашку и поправил воротник. Он снял шляпу, пригладил волосы и вытер руки о брючины. Довольный собой, управляющий заставил Бурро обогнуть дерево и направил коня по дорожке, едва заметной даже при свете солнца, теперь же, во мраке ночи, она словно проглотила всадника.
Северо пересек болотистую низину и снова очутился на узенькой тропинке в зарослях тростника. Он ехал шагом, и по обеим сторонам от него лягушки словно старались своим кваканьем заглушить шорох тростника. Сразу за плантацией лежал луг. На противоположной стороне его плотной стеной росли кокосовые пальмы, — казалось, их специально посадили для защиты от непрошеных гостей. По тропе вдоль кокосовых пальм и миндальных деревьев Бурро направился к расчищенному участку, где на сваях возвышалась хижина Консуэлы.
— Консуэла, отрада моя, — тихонько позвал Северо, снимая седло.
Он отвел коня в сарай, покормил и дал ему воды. Затем снял рубашку и плеснул воды себе на голову, шею, подмышки, грудь. Вытерся, снова оделся, аккуратно заправил рубашку в брюки, застегнул ремень и пригладил влажные волосы. Управляющий обошел сарай, приблизился к воротам и погрузился в благоухающий дурман цветущего сада.
— Иди ко мне, любовь моя, — позвала Консуэла из гамака, натянутого между столбиками веранды.
Он пошел на огонек ее сигары, на манящий, сладкий и томный голос. Под гамаком на полу стояла бутылка рома. Северо поднял ее, сделал большой глоток и вытер рукавом рот, потом присел на краешек гамака. Веревки, намотанные на столбы, натянулись, а полотнище провисло, не доставая до пола всего нескольких сантиметров. Северо склонился над женщиной. Она лежала без одежды, ее длинное тело, гибкое, мягкое и округлое, казалось бескостным. Женщина поднесла сигару к губам Северо. Табачный дым вместе с ромом согрел внутренности и прогнал из головы мысли. Руки Консуэлы блуждали по его телу, расстегивая пуговицы, которые он только что застегнул, вытягивая ремень, вытаскивая из брюк рубашку, только что заправленную, пропитанную мускусным запахом мужского пота. Потом она расшнуровала башмаки, и Северо отбросил их прочь. Проворными пальцами ног она стащила с него носки. Следом и брюки полетели на пол. Обнаженный, как и она, Северо всем телом прижался к щедрой плоти в неистовом стремлении проникнуть в ее влажные глубины.
— Ой, любовь моя, какой ты нетерпеливый, — засмеялась Консуэла, но удерживать его не стала.
Северо был не первым неистовым и нетерпеливым — десэсперадо, который нашел дорогу к Консуэле Сольдевиде. Каждому мужчине время от времени необходимо утешение, и она, воспринимавшая свое имя буквально, ко всем была щедра. Ее мать Консуэла тоже приносила забвение мужчинам. И ее дочь Консуэла будет это делать, как и другие бесчисленные Консуэлы после них.
Консуэла была внебрачной дочерью Роберто Кофреси, самого отважного и прославленного пирата на Карибах, и его любовницы — высокой пышногрудой мулатки, которую свободная чернокожая женщина родила от белого солдата. От матери Консуэла унаследовала золотистую кожу, роскошное тело и стройные ноги. А волосы у нее были как у пирата. У Консуэлы никогда не было зеркала, но она знала, что цвет глаз у нее меняется в зависимости от освещения и это завораживает мужчин, которых она утешала.
Она гордилась своим прославленным отцом, кто, подобно Северо, навещал двух Консуэл без предупреждения и оставался ровно столько, сколько требовалось, чтобы по нему скучали, когда он отсутствовал. Пират поселил Консуэлу и Консуэлу в домике на побережье в окрестностях Кабо-Рохо, своего родного городка. Он привозил им безделушки и монеты, оловянные ложки, шали с бахромой и расписной фарфор с кораблей, которые грабил. Роберто предпочитал хорошо снаряженные североамериканские грузовые суда. Он говорил Консуэле, что английский язык похож на собачий лай и что янки высокомерием и жестокостью превосходят даже испанцев.
Испанское правительство не слишком активно преследовало пиратов, если они не трогали корабли под испанским флагом. Однако деяния Роберто и его жестокое обращение с пленными моряками вынудили испанцев начать охоту на удачливого морского разбойника с дурной репутацией. В 1825 году он был схвачен и казнен в Сан-Хуане, в крепости Эль-Морро. Несколько дней спустя военные заявились к двум Консуэлам, чтобы отыскать награбленные сокровища. Они обшарили жилище, забрали все имеющее хоть какую-то ценность, а затем подожгли дом. Консуэле было десять лет. Она плохо помнила последующие три-четыре года, только то, что они с матерью шли, и шли, и шли, пока не добрались до Понсе — шумного портового города на берегу Карибского моря, где Консуэла-старшая зашла в таверну и надолго там задержалась: она стала утешать завсегдатаев. Консуэла-младшая в первый раз почувствовала на своем теле руку мужчины в одиннадцать лет.
После смерти матери Консуэла покинула Понсе и двинулась на запад, к руинам их сгоревшего дома, но до цели не дошла. Она знала толк лишь в одном деле и, усталая и голодная, обрела пристанище и работу на пересечении дорог к северу от Гуареса, в хижине позади бара. Она утешала всех, кто мог заплатить деньгами или продуктами. Несколько монет она принимала так же благосклонно, как и жирную курицу, поэтому даже беднейший кампесино, который обрабатывал самую скудную почву, мог надеяться на встречу с ней. Однажды Северо Фуэнтес зашел в бар на пересечении дорог в поисках работников. Он заметил на крыльце хижины Консуэлу, прислонившуюся к косяку никогда не закрывавшейся двери. Через пару дней он увез ее в домик у моря, и все надежды кампесинос на утешение исчезли вместе с ней.
На следующее утро Северо проснулся в одиночестве, когда рассвет только окрасил небо в пурпурный цвет. Консуэла была в саду и собирала пряные травы.
Она подняла глаза и увидела, как Северо стоит в дверях, совершенно голый, и как поблескивают в лучах солнца волоски у него на теле. Он с веселым криком кинулся в море, поплыл, ритмично выбрасывая из воды мускулистые руки — одну, другую, одну, другую…
К его возвращению Консуэла нагрела воды в сарае и, смыв соль с тела и волос Северо, указала на чистую смену белья, перекинутого через перила. Пока он одевался, она сварила кофе и разлила крепкий горячий напиток по кокосовым чашкам.
Какое-то время они молча сидели, наблюдая за тем, как светлеет небо и капельки росы скользят по длинным узким желобкам пальмовых листьев. Отпив кофе, Консуэла вернулась в кухонный сарайчик и вышла с тыквенной чашей, наполненной теплой мыльной водой, с кожаным ремнем для бритвы и лезвием. Засунув за воротник Северо чистую тряпицу, она неторопливыми движениями сняла с его лица и шеи шестидневную щетину и в конце обтерла щеки и подбородок водой с ароматом жасмина. Спустя несколько минут, оседлав своего глупого коня, он направился в тростниковые заросли, а Консуэла смотрела ему вслед.
Северо двинулся той же дорогой, что и прошлой ночью, но, подъезжая к Лос-Хемелосу, свернул налево, в сторону холмов, вместо того чтобы ехать прямо к сахарному заводу. В этот ранний час невольники еще находились в бараках, но скоро уже должен был прозвонить колокол, объявляя о начале нового рабочего дня. Северо направил Бурро вверх по крутому галечному склону, который заканчивался ровной площадкой, поросшей мягкой ярко-зеленой травой. Холм сплошь зарос колючими лимонными и грейпфрутовыми деревьями, гуайявой, маракуйей, кустами ежевики. Глядя снизу, из долины, невозможно было догадаться, что вершина у него плоская как доска и что весь день напролет ее остужает легкий ветерок. Если срубить высокие деревья, отсюда открылся бы изумительный вид на поля, пастбища, реку, подернутые дымкой горы и сияющее Карибское море.
«Ей понравится», — подумал Северо. Он спешился и обошел площадку, срезая с помощью мачете побеги, подросшие со времени его последнего приезда.
