Он вспомнил свадьбу Корал и Польдо, сына тетушки Дамиты. Корал соорудила на голове голубой тюрбан и украсила его яркими цветами. А Польдо надел белую рубашку поверх выстиранных и отутюженных рабочих штанов. Он подошел к женскому бараку и запел для невесты, а Корал слушала его, стоя на крыльце в окружении других женщин, которые улыбались и подталкивали друг друга локтями. Рука об руку молодые направились к навесу для богослужений, а остальные последовали за ними, хлопая в ладоши, распевая песни и приплясывая. Веселье продолжалось до тех пор, пока по сигналу колокола все не отправились спать. «Конечно же, — думал Мигель, — если уж рабам можно было жениться и устраивать праздники, то Элена с доном Симоном тоже могли это сделать».
Симон преподавал чтение, правописание и арифметику в помещении, которое некогда служило гостиной его дома, а основы естествознания — во дворе, среди кадок с цветущими растениями. Председательствовал на уроках естествознания злющий попугай, наводивший страх на щебечущих птичек (да и учеников тоже) истошными воплями, похожими на человеческий крик. Вдоль одной из стен стояли банки с заспиртованными останками поросенка, двух лягушек, трех змей и обезьяны, вызывавшие в мальчишках благоговейный ужас и одновременно возбуждавшие их любопытство. По меньшей мере два раза в день с верхнего этажа в классные комнаты прорывалась Кики, собачка дона Симона, чтобы навестить хозяина и получить свою порцию энергичных ласк от его подопечных.
Семья Фернандеса Лиля на момент переезда на Пуэрто-Рико владела весьма значительными средствами, однако ее глава быстро спустил состояние и был убит за игорным столом. После смерти отца Симон, который в Мадриде обучался на врача, бросил учебу и превратил собственный дом в школу, чтобы содержать себя и больную мать.
Он обрадовался, когда Мигель оказался среди его учеников, поскольку это давало ему возможность каждый день видеть Элену, по крайней мере до тех пор, пока мальчику не разрешат ходить в школу и обратно домой без сопровождения. Встречи с ней были одним из немногих удовольствий в его одинокой и несчастной жизни. Кроме учеников и матери, Симон общался только с такими же, как он, молодыми людьми с благородными помыслами, которые собирались в задней комнате аптеки дона Бенисьо и часами вели политические споры. Вечер за вечером они дискутировали и писали листовки с требованиями освободить рабов и предоставить Пуэрто-Рико большую независимость, а потом читали друг другу, потому что вывешивать их для всеобщего обозрения было запрещено законом. Освобождение Гаити из-под ига Франции, борьба жителей Санто-Доминго за независимость от Испании, а в 1844 году от Гаити и создание Доминиканской Республики вселили в души пуэрто-риканских либералов решимость освободить рабов на Пуэрто-Рико без кровопролития и гражданских войн, которые разорили Эспаньолу и вынудили тысячи людей бежать с острова.
Когда Симон впервые появился у аптекаря, его смутили бунтарские разговоры, громкое недовольство местных уроженцев, которые, в силу ума и образования, чувствовали свое превосходство над испанцами, под чьей пятой им приходилось жить. Но вскоре он узнал, что и в высших кругах общества находились люди, разделявшие ту же точку зрения, пусть даже их официальная позиция была более консервативной.
Бедность Симона, немного меньше угнетавшая его в течение учебного года благодаря скромной оплате, взимаемой с учеников, не позволяла ему часто наведываться в гостиные, где устраивались приемы наподобие тех, что он посещал в Мадриде. Изящество Элены, ее безмятежность, светлая кожа и мелодичный голос казались ему именно теми достоинствами, которых он искал в женщине, и Симон непременно женился бы на ней, не растранжирь отец его наследства.
Когда он увидел ее в первый раз, Элена переходила площадь с доньей Леонорой. В тот день девушка была одета в желтое платье и соломенную шляпку, затенявшую ее лицо. Концы зеленой ленты вокруг тульи свисали на спину и трепетали на ветру. Проходя мимо женщин, Симон увидел лицо Элены, ее серьезные глаза, очаровательные губки, казалось улыбавшиеся ему, хотя он и понимал, что это невозможно. Они не были официально знакомы, и только год спустя дон Эухенио представил их друг другу, когда семья уже носила траур. Впоследствии Симон встречал ее в церкви, во время праздников, или среди публики, когда на площади играл военный оркестр.
Элена стала его музой, первым человеком, о котором он думал, просыпаясь по утрам, и последним, чье лицо возникало в его мыслях перед сном. Надежда на то, что он снова увидит ее, придавала смысл каждому дню.
Иногда в задней комнате аптеки дона Бенисьо не говорилось ничего нового, или у Симона просто не было нескольких монет, чтобы заплатить аптекарю за водку домашнего приготовления. И тогда он бродил по городу. Он шел узкими переулками, огибая доки, где пили и торговались с проститутками моряки, к благоухающему парку возле губернаторского особняка, к железным воротам крепости Сан-Кристобаль, к молу, который без устали атаковали морские волны. Куда бы вечерние блуждания ни заводили Симона, заканчивались они всегда возле дома полковника Эухенио Аргосо Марина, с его выложенным плиткой порогом и массивными двойными дверьми. На втором этаже, справа от дверей, находилось окно Элены, и учитель смотрел, как дрожащий свет ее свечи просачивается сквозь щель в тяжелых портьерах.
Такими вечерами, ожидая под тенью деревьев, когда Элена задует свечу, Симон частенько слышал, как дон Эухенио и донья Леонора возвращаются с какого-нибудь званого вечера, отголоски которого, казалось, были слышны в шорохе ее юбки и стуке его каблуков о камни мостовой. Симон отступал назад и смотрел, как они заходят домой. Полковник держал жену под локоть. Они так долго были женаты, что двигались словно единое существо. И Симон завидовал их близости, тому, как привычно жена опиралась на руку мужа, когда тот помогал ей подниматься по ступеням.
На обратном пути улицы Сан-Хуана казались Симону еще унылее, а его одиночество — еще беспросветнее. Он входил в спящий дом и на цыпочках пробирался мимо материнской двери, которую оставлял приоткрытой, чтобы она могла слышать возвращение сына. Но ее всегда одолевал сон. Храп и бессвязное бормотание матери сопровождали легкие шаги Симона, когда он тихонько шел по коридору в свою комнату, где сочинял стихи о своей любви к Элене.
Каждый вечер, после того как Мигель заканчивал молиться, Элена читала ему рассказы о героях и волшебных существах.
— Это стихи, — объяснила она, — написанные очень давно.
— Они нравятся мне больше, чем те, которые нам читает дон Симон, — скорчил Мигель рожицу.
— А что он вам читает?
— О дамах, птицах и цветах.
— Дон Симон любит романтические стихи, — ответила Элена, покраснев.
Мигель пристально посмотрел на нее, но, когда Элена подняла на мальчика глаза, он отвел взгляд.
— Тебя что-то беспокоит?
— Нет, — быстро возразил Мигель, однако минуту спустя собрался с духом и признался: — Да.
— Что же, любовь моя?
— Если бы абуэло дал дону Симону денег, он женился бы на тебе?
— Мигель, с чего такой вопрос?
— Мальчики в школе говорят, что дон Симон в тебя влюблен, но не может жениться, потому что беден. А вот если бы дедушка дал ему немного денег?..
Элена растерялась. Не существует на свете красивых женщин, которые не подозревают ни о своей красоте, ни о чувствах мужчин. Если бы она стала отрицать, что Симон ее любит, то солгала бы. Она не прочь была пофлиртовать с учителем, однако любви к нему не испытывала.
Сочувствие Мигеля, который, несмотря на возраст, понимал, что молодой женщине нужно выходить замуж, растрогало ее. С другой стороны, она должна была пресечь сплетни.
— Мигель, дорогой, — начала она, — мальчикам не пристало обсуждать подобные вещи на улице или на школьном дворе. Это неуважение к дону Симону, ко мне, да и к тебе тоже. Такие вопросы решают только взрослые. Перестань переживать и пообещай больше ни с кем не говорить об этом.
— Обещаю, — согласился Мигель.
Элена погладила его по голове и подоткнула простыню.
— Ты можешь спрашивать меня обо всем, Мигель, ты ведь знаешь.
— Да.
