Кошки говорят «мяу»

the sky is blue.[4] Просто…

Просто любой из зараженных странной и ничем не оправданной привязанностью к маленьким усатым хищникам всегда подсознательно ждет, что его маленький (по размеру) партнер в какой-то момент перестанет притворяться и заговорит с ним по-человечески. И то, что у здорового человека вызвало бы шок, или в лучшем случае, сильное изумление, страдающие «кошачьей болезнью», или как говорят американцы, «cat people» (дословно — «кошачьи люди»), запросто могут принять, как вполне нормальное явление.

Мы, живем бок о бок с маленьким Зверем и каждый день сталкиваемся с поразительным по своей необъяснимости фактом его присутствия рядом. Фактом, на фоне которого все материалистические объяснения устройства мироздания, все отрицания какого-то замысла, по которому кто-то закрутил всю нашу (или не нашу) карусель, выглядят тыканьем детской ручонки в чужого дядю и упрямым лепетанием: «Папа, папа, папа…».

Много веков не прирученный, не поддающийся (противно выговаривать слово) дрессировке, неизменный и не переделанный никакими внешними факторами Зверь зачем-то живет не при человеке, а рядом с человеком. Не по воле человека, а по своей воле… Или по чьей-то воле… Может быть, по чьему- то замыслу.

Человек может делать, что угодно — может объявлять кошек священными, может «очищать» от них город перед каким-то событием, но Зверь остается тем, кем он был, и там, где он был… И есть. «Кошка нужна, чтобы ловить мышей»… Что ж, с теми же основаниями можно сказать, что человек нужен для того, чтобы смотреть, как кошка ловит мышей…

Только говорить так человеку неудобно. И уж конечно, малоприятно — как-то не соответствует титулу «царя природы», которым он сам себя пожаловал. Намного удобнее и приятнее увлекаться какими-нибудь НЛО. Там все так загадочно и непонятно. А главное, придает людям такую значимость в собственных глазах — еще бы, ими интересуются из Бог знает какого далекого далека. А может, не ими? Может, как раз кошками?… Ладно, шучу, это даже как-то неприлично. Ведь нам все давно понятно. Все известно и изучено — материя первична, атом неисчерпаем, даже экстрасенсы и те под контролем. Все так ясно и просто, что…

Что ни в какие ворота не лезет.

Всем прекрасно известно, что кошку невозможно принудить делать то, чего она делать не хочет, невозможно подчинить себе, вообще невозможно заставить. Многие слышали, что доведенная до отчаяния и очутившаяся в невыносимой и безвыходной ситуации кошка превращается в смертельную угрозу для всего, что дышит и движется. Ни для кого не секрет, что ее маленькая глотка, говорящая нежное «Мя-я-я» способна издать страшный вопль, вой, от которого по хребту бегут мурашки… А маленькая лапка с казалось бы игрушечными коготками легко может разорвать человеческую вену. Все это правда, все это знают и никому это не интересно. Но…

Но только тот, кто прошел через это, знает еще кое-что: дом, в котором жила кошка, а потом ее не стало, это дом — мертвый…

* * *

Проводив жену и дочку на вокзал, усадив их в поезд, фыркнувший и двинувшийся в сторону ближнезарубежного и трижды свободно-независимого курорта, я вернулся домой с приятным сознанием выполненного долга и трижды приятным предвкушением недельной свободы.

Свободу я отметил бутылкой пива, а потом, чтобы доказать себе свою лояльность к семейному очагу и ответственность за оный, пропылесосил ковер.

Все время, пока гудел пылесос, Кот просидел на шкафу, настороженно следя за моими действиями, словно видел их в первый раз. Что поделаешь, он не любит пылесоса, боится его и совершенно не скрывает этого. Покончив с ковром, я выключил ненавистный Коту агрегат, утер пот со лба и сказал ему, цитируя рекламу:

— Равента-дюмбо — как силен этот малыш… Не то, что ты.

Пес в такой ситуации стал бы сконфуженно извиняться за свою маленькую слабость и всячески давать понять, что в остальном он даст фору кому угодно. Кот только глянул на меня сузившимися фонариками своих желтых с зеленоватыми крапинками глаз, отвернулся, задрал хвост, и подрагивая им (скептическая усмешка), неторопливо двинулся к стоящему на шкафу цветку, хотя я много раз просил его не трогать это противное, но почему-то милое сердцу моей жены, растение. Впрочем, он и не собирался его трогать, просто давал понять, что уж нюхать-то этот поганый сорняк имеет право каждый член семьи.

Я хотел было обидеться на усмешку — в конце концов, на ковре нужно не только валяться в бесстыдных позах и усеивать его своей шерстью, но иногда и чистить, и те, кто этого делать не желают, могут проявить хотя бы минимум уважения к чужим обязанностям — но потом сообразил, что усмешка относится не к попытке наведения чистоты, а к стимулу этой попытки. Что ж, Коту самоутверждаться ни к чему, и потому к чужому самоутверждению он вправе относиться с презрением. Стало быть, он прав. Как всегда. Или почти всегда. Я сел за стол, потянулся к кнопке запуска компьютера, но вместо того, чтобы включить его, взялся за телефонную трубку.

Неожиданно меня кольнула странная иголочка… страха. Кольнула и застряла где-то возле диафрагмы. И странный голосок звякнул в мозгу

(… не лезь… уходи… уползай…)

каким-то тревожным колокольчиком. И в глазах мелькнула какая-то рябь, а потом вдруг пропали все цвета — стол, монитор и вообще все передо мной возникло в очень четком, резком черно- белом изображении. Я скосил глаза на кота и пробормотал (видимо, по ассоциации с «уползай»):

— Высоко в горы вполз уж… За каким хером, интересно, он туда…

Кот лениво вопросительно вскинул на меня широко распахнувшиеся глаза, вдруг среди черно-белого «кадра» полыхнувшие желтовато-зелеными фонариками, и… Цвета вернулись на свои законные места, иголочка страха то ли выдернулась, то ли рассосалась, и я…

Тряхнул головой, окончательно отгоняя от себя этот дурацкий приступ

(страха?.. позднего похмелья?..)

нерешительности, снял трубку и набрал номер.

2

Кот не любил женщин. Конечно, это не распространялось на членов нашей семьи, но они были для него не женщинами, а именно членами семьи — партнерами, спутниками его жизни с самого ее начала. Не распространялось это и на женщин, приходивших в гости к нам ко всем — с мужьями ли, с детьми, или сами по себе. Этих он воспринимал, как не имеющее к нему никакого касательства явление, и лишь твердо пресекал любые попытки фамильярности с их стороны: вежливо погладить — пожалуйста, восхититься его красотой и пушистостью — на здоровье, все остальное — в другой раз и в другом месте.

Он не любил представительниц женского пола, приходивших лично ко мне с личными целями. Любых — полных, худых, добрых, стервозных, светленьких, темненьких, словом всех и с самого начала своей сознательной взрослой жизни. Свою нелюбовь он выражал ясным и простым способом — незадолго до прихода какой-нибудь знакомой он исчезал, как умеют исчезать на небольшом ограниченном пространстве только кошки, а появившись вновь после ее ухода, не разговаривал со мной, не обращал на меня внимания, а на все попытки заигрывания…

Не знающим и не понимающим кошек это трудно объяснить. Кошка может отвернуться от тебя, нисколько не обидев, просто переключив внимание на что-то другое, заинтересовавшее ее в этот момент больше, чем общение с тобой. А может отвернуться и так, что ты будешь чувствовать себя просто оплеванным…

Словом, меньше чем за год он свел все мое и без того уже редеющее блядство почти к нулю. Не думаю, чтобы он таким образом проявлял лояльность по отношению к моей жене — у кошек свои