Легенды Босфора.

срока. Но это мальчик. Точно знаю. Доверяю снам… Да-а, будучи беременной, сложно экономить. Поход по врачам влетел мне в копеечку. Около четырехсот лир заплатила за осмотр, УЗИ. Зато — частная клиника, приняли без оформления. К тому же подкинула еще деньжат своему врачу — так сказать, за организаторскую работу…

После клиники зашла в эджзане[199] за прописанными лекарствами. Недалеко от остановки встретила худую серую кошку. Грязная шерсть, измученный вид, впалый живот. Увидев пакет у меня в руках, она отчаянно замяукала. Я присела на корточки и заметила возле кошки съежившийся комок. Слабенький котенок. Сонные глазки. Он прижимался к матери, жалобно пищал, тыкался мордой в ее живот. Бездомная кошка большого города. Потерянная, встревоженная. Отражение моей жизни. Просто-напросто Алексе повезло немного больше…

К счастью, рядом оказался магазин. Я купила консервированное питание для кошек, две банки — кусочки телятины и печенка. Выложила угощение на большой камень, «сервированный» аптечным пакетом. Лекарства спрятала в сумочку. И мать, и детеныш набросились на еду, тут же забыв о моем существовании. У них сегодня праздник. Сегодня Судьба им улыбается, а завтра, вероятно, нанесет новый удар. Пессимизм ли с моей стороны думать так?.. Еще несколько минут понаблюдала за кошками и почувствовала пронзительный страх. Я не хочу себе и своему ребенку такой жизни. Я не хочу, чтобы мы чувствовали себя чужими среди двадцати трех миллионов жителей. Я не хочу ждать милости от случайных прохожих…

Должен, должен быть свет в конце тоннеля! Если у них там не перегорят лампочки… Интересно, это я трусиха или все беременные такие чувствительные?..

…Болтливый консьерж окрикнул меня, пока я ждала лифт. «Утром помощник Гюльшен-ханым принес письмо, просил передать вам. Завтра утром он заедет за ответом». Открытый белый конверт, не подписанный. Зачем сестре Озана писать мне письма? Я сажусь в лифт, поднимаюсь на свой этаж. Захлопываю дверь в квартиру ногой и начинаю читать письмо. Сумка падает на пол. Знакомый почерк. О Господи, это весточка от моего мальчика! У меня сосет под ложечкой — плохое предчувствие. Читаю, а руки трясутся…

«Любимая, здравствуй! Я не знаю, с чего начать, как объяснить. Сказать легче, чем написать. Ведь письма — это иная степень веры. Когда веришь словам, а не глазам… Боюсь твоих мыслей. Наверное, ты думаешь, что я отказался от нашей любви. Сбежал, как последний трус. Оставил тебя в одиночестве, как грязный предатель. Если ты так и решила, я не вправе в чем-либо упрекнуть тебя. Я неожиданно исчез. Я не с тобой вот уже столько дней. Я ничего не объяснил… Любимая, я с трудом передал это письмо тебе. Благодаря Гюльшен. Она — моя единственная связь с тобой.

Родители заперли меня дома. Мать буквально ни на шаг не отходит. Охранники следят, чтобы я не сбежал. К тебе. Я целыми днями просиживаю в комнате, у меня нет ни мобильного, ни компьютера. Домашние телефоны отключены. Мать прячет меня от любви. От тебя… Родители разбушевались, когда узнали о нашей любви. Я предполагал это, но не думал, что мать будет так жестока. Они пытаются выведать, куда ты переехала. Я молчу, Гюльшен тоже. Мать и не подозревает, что ее родная дочь пошла против нее… Сегодня Гюльшен в первый раз пришла ко мне. Хотел позвонить тебе с ее мобильного — мать была рядом. Если она оставит нас хоть на минуту, я передам Гюльшен это письмо. Сестра рассказала о встрече с тобой. У тебя все нормально, да?.. Тяжело писать эти строки. Я плачу, как ребенок. От обиды. Почему мы не можем быть вместе? Почему не можем любить друг друга?.. Любимая, не волнуйся, мы с Гюльшен что-нибудь придумаем… Так продолжаться не может… Я люблю тебя. Очень сильно. Я так никого не любил. Поверь… До встречи. Береги себя. Твой О.»

46

…Вчитываюсь в строчки и не верю своим глазам. Как можно так поступать с взрослым человеком?! Запирать в четырех стенах, как провинившегося щенка. Неужели в восточных семьях нет уважения к человеческому достоинству? Закипаю. Если бы я знала телефон этой чертовой Бенал, позвонила бы сейчас же. Высказалась бы, не забыв употребить парочку «ласковых» словечек. Эта гарпия является бабушкой моего ребенка? Кошмар. Клянусь, мой сын не увидит ее…

Прижимаю письмо к лицу. Хочу уловить запах Озана. Я так тоскую по моему мальчику… К счастью, Озан приписал в конце письма номер мобильного Гюльшен. Слава Аллаху, теперь есть хоть какая-то связь. Обязательно созвонюсь с ней, встречусь — я должна увидеть любимого. Но каким образом?.. Не знаю, какой написать ответ. Не знаю, как написать. Предельно откровенно? Сейчас не время недоговаривать. Мы должны быть открыты друг перед другом… Я пишу письмо, перечитываю, рву… Пишу во второй раз, но выходит слишком грустно. Опять — в мусорное ведро… Напишу прямо, лаконично. Без увиливаний. Он должен узнать о моей беременности: будет во имя чего бороться. Или из-за чего бросить меня…

«…Я волновалась, любимый. Беспокоилась. В голову лезли всякие мысли. Главное, ты жив, здоров. Остальное преодолеем. Согласен?.. Озан, я была у врача. Я беременна. Ношу под сердцем твоего ребенка. Ношу под сердцем наше счастье… Не знаю, как отреагируешь, особенно после действий твоей матери. В любом случае знай, этот ребенок — продолжение той надежды, которую ты возродил во мне… Тебе восемнадцать. Это ранний возраст для отцовства. Я пойму, если ты меня оставишь, — скорее, заставлю себя понять. Я — нет, уже мы — любим тебя. Ждем… О беременности пока никто не знает. Скорее всего, на днях сообщу Гюльшен. Твои родители об этом не должны узнать — иначе ситуация усугубится… Жду письма. С нетерпением. Тоскую, люблю. Будь сильным ради меня. Пардон, ради нас. Троих…»

Он и Она

…Они будто одно целое. Хозяин и собака. У обоих — задумчивые карие глаза, подернутые влажной печалью. Передвигаются на расстоянии друг от друга: она опережает, он догоняет. Длинноухая псина носится по набережной, беспрестанно принюхиваясь. Хозяин поминутно выкрикивает: «Фу, Айдынлыг!» — по-русски, хотя сам похож на турка. Белокожий брюнет с темной щетиной, лет двадцать пять. Крупный, высокий. Айдынлыг не слушается — украдкой лижет мертвую чайку, пробует прихватить с собой… Подбежавший хозяин осторожно шлепает собаку свернутым «Сабахом»[200] по заду — та бросает чайку, спешит, виляя хвостом, навстречу новым приключениям.

У парня звонит мобильный, разговаривает на турецком. Произносит имя «Зейнеп» — сестра или невеста?..

Сегодня я пришла к Босфору рано утром. Оставила письмо на столе у консьержа, спрятала волосы под кепку и шагнула в свежий утренний воздух. Осень наступает: дует прохладный ветерок, в воздухе пахнет особенно — увядающим летом, и листья утрачивают сочно-зеленый цвет. Озан, как и я, обожает осень. Однако я встречаю ее на воле, а он — в золотой клетке. Несправедливость и страдание всегда идут рука об руку…

Босфор улыбается, увидев меня. По-дружески обнимает: «Не вешай нос. Лучше запасись терпением». — «Легко сказать, родной. Откуда же его взять?» Босфор поворачивается к тому самому парню с собакой: «Он когда-то говорил так же. Но все проходит. Даже то, что кажется вечным…» Теперь собака стоит рядом с хозяином, держит в зубах мячик и настойчиво заглядывает в глаза. Парень отказывается играть. Что-то строчит в блокноте. Щурится правым глазом. Курит — затягивается редко, но жадно.

Эту парочку я часто вижу здесь утром. Они словно отрезаны от внешнего мира — как будто и набережная, и Босфор, и мосты с минаретами служат им только декорацией в какой-то персональной драме. Или мне это только кажется?.. Я сажусь на свободную скамейку. На набережной мало людей: я, парень с псом, две толстушки европейской наружности, совершающие утреннюю пробежку… Открываю Дневник. Листаю исписанные страницы: как интересно, оказывается, почти все записи одного размера. Словно пишу в строгих рамках самостоятельного формата… Ко мне подбегает Айдынлыг, обнюхивает колени. Такие серьезные, искренние глаза… Всегда хотела собаку. Айдынлыг кладет морду мне на колени,