– Ха! Мы люди безграмотные, пряники едим неписаные! Эх, лободыроватый… Ломал-то ты быстро!
– Это что, те самые, с пристани? – догадался Алексей.
– Так точно, ваше высокоблагородие! – гаркнул Форосков, вытягиваясь по струнке и выпучивая глаза. Мужики, как один, зажмурились со страха и уставились в пол.
– Вольно! – благосклонно кивнул Лыков. – Жду вас, ротмистр, по завершении с докладом.
И хозяйским шагом проследовал в кабинет начальника отделения.
– Сам господин Лыков, – громким шепотом пояснил за его спиной Форосков. – Что рука поранена – это он царя защищал. А вы, ироды, замки ломаете!
– Так ведь, ваше благородие, он товар-от забрал, а платить не стал, – чуть не рыдая, принялся заново объяснять староста. – Цельную зиму ждали, а надо жен-детишков кормить. Ну мы и пришли свое вернуть. А вы нам теперя арестантские роты сулите. Это где же тогда правда?
Алексей расположился за столом Благово, спросил чаю и через пять минут вызвал к себе Фороскова.
Отделение сыскной полиции уже месяц как осталось без начальства. Не только Лыков заплатил своей кровью за жизнь государя. Благово проломили голову в те же мутные февральские дни (Алексей так и не выяснил кто), и последствия этого мучили статского советника до сих пор. Частичная потеря зрения, слабость и сильные внутричерепные боли; а к старости доктора предрекали дрожательный паралич[93]. Павел Афанасьевич руководил сыском не выходя из дома, поэтому его помощник и хозяйничал в кабинете.
Форосков, как всегда веселый, доложил о визитерах. Это оказалась артель шаповалов[94] из пригородного села Щербинка. Скупщик Содомгоморов еще зимой забрал у них товару более чем на тысячу рублей с отсрочкой платежа в две недели и до сих пор не заплатил. Мужики ждали-ждали, да и явились за своими кошмами прямо на склад должника, арендованный им у общества «Надежда». Ну сломали замки… Были немного выпимши, для храбрости… Помощника с ножом не звали; кто он – сами не знают. Как увидели, куда дело вывернуло, тут же задали лататы. Поразмыслив, шаповалы явились в полицию с повинной.
– Порядочные мужики, – заключил Петр, – только бестолковые, как дети. Это их шельма Содомгоморов запутал. И так нищета – собрали слезы, послали продать; да он еще и обворовал их. А теперь сидит в приемной, чтобы отдать вам заявление.
– Какое еще заявление?
– О том, что подвергнулся нападению вооруженных грабителей, взломавших также и склад. Требует посадить их в тюрьму. Случай с ножом ему очень на руку.
– А денег за взятый товар платить не собирается?
– Нет, конечно. Теперь, говорит, стервецам вообще ничего не положено; в тюрьме их казенной похлебкой накормят. Мужики горюют…
– Та-а-к… Позови-ка сюда этого мошенника!
Форосков улыбнулся в предвкушении удовольствия и кликнул скупщика.
Содомгоморов вошел важный, с выражением озабоченности и оскорбленной невинности на лице.
– Позвольте подать заявление, господин исправляющий должность начальника отделения. Пытались ограбить и зарезать! Средь бела дня!
Скупщик сорвался на визг.
– Разбойники! Бунтовщики! Я спасся только волею случая, а теперь они лгут, что я должен им денег. Это Инна Содомгоморов, чья честность в делах общеизвестна в городе! И далеко за его пределами…
– Это не тот ли самый, что судился о прошлом годе дважды? – спросил Лыков у Петра. – За мошенничество при поставке провианта в 32-й казачий полк и за отказ платить по долгам купцу Карказу?
– Так точно, он и есть!
– Да я… – начал было проситель.
– Молчать!! – рявкнул титулярный советник так, что из приемной вбежал ошарашенный городовой.
– Ваша вопиющая нечестность в торговых делах действительно общеизвестна. Она и повлекла за собой законное возмущение кредиторов. Вы спровоцировали их на возврат товаров, задержав обещанный платеж на полгода. Это реституция, предусмотренная в шестом томе Свода Законов. (Тут Лыков соврал: законом такая «реституция» с ломом в руках, конечно, не предусматривалась.) А при попытке шаповалов извлечь свои кошмы явился неизвестный, вооруженный ножом. И напал на одного из грузчиков. Это вы его наняли?
– Да я… ваше благородие…
– Как его имя? Где он проживает?
– Побойтесь Бога, господин исправляющий должность! – возопил Содомгоморов. – Это ихний головорез! При чем тут я?
– Следствием уже достоверно установлено, что преступник не имеет никакого отношения к артели шаповалов. (Тут Лыков опять соврал.) Его вторжение совсем не выгодно мирным артельщикам, зато весьма на руку вам! А? Повторяю вопрос: кто он?
– Эвона вы как повернули! – оскорбился скупщик. – Меня грабят, а я же и виноватый? Ну, это не годится! Есть и на вас управа. Мужичье сиволапое выгораживать… Я немедленно иду к губернатору!
– Куда ты немедленно пойдешь – это мне решать, – рассердился Лыков. – Городовой!
Из приемной снова вломился парень с саблей.
– Арестовать его на трое суток. Для начала. Форосков!
– Здесь, ваше благородие!
– Начать розыскные действия. Обыск в доме и в конторе. Выемка копировальных книг[95]. Наложение ареста на торговую деятельность. Отношение к ремесленному голове с требованием приостановить патент.
– Есть!
– Разместить засаду на его квартире. Из четырех человек. Нет, из шести. Преступник может явиться туда за наградой… И ходатайство прокурору о продлении срока содержания Содомгоморова под стражей на все время следствия. Не знаю, управимся ли к Рождеству, так что проси срок подольше.
– Наряд! – заорал Форосков диким голосом. – Выводи! Ждать в приемной.
Городовой вытолкал ошарашенного скупщика из кабинета.
– А куда его на самом деле, Алексей Николаич? – спросил Петр Лыкова вполголоса.
– Посади пока в секретное. Через час приди и скажи: «Артельщики очень просят отпустить тебя, чтобы ты смог с ними расплатиться. Лыков в раздумьях… Твоя готовность немедленно вернуть долг – естественно, с процентами за шесть месяцев – может повлиять на его решение».
– Понял.
– И пугани эту сволочь как следует. Скажи: «Лыков спас царя месяц назад, и, кому следует, это помнят. Ему теперь все можно, любые беззакония! Отдай долг и беги, покуда отпускают. Еще учти, что Лыков очень злопамятный и будет теперь за тобой приглядывать. Так что замри!»
– Опять понял. А с мужиками что делать?
– Сделай внушение и отпусти.
– Губернатору это не понравится.
– Знаю. Но сейчас меня некем заменить: Павел Афанасьевич болен. Новый государь в Нижний собирается, ярмарка через три месяца… Не решатся.
Форосков ушел. Вместо него сразу же явился доктор Милотворский, хмурый и озабоченный.
– Алексей Николаевич! Не хочу вас огорчать, но увы… В губернской гимназии убийство.
Губернская гимназия находится на Благовещенской площади и выходит боковыми флигелями на улицы Тихоновскую и Варварскую. Красивое здание, трехэтажное посредине, с бельведером для метеорологических наблюдений, хорошо известно полиции. Выпускники уже взрослые: многим по девятнадцать лет, а есть и двадцатилетние. Половое созревание выражается в разных формах. Гимназисты седьмого класса замечены и в кражах, и в непристойном поведении. В последнее время вошло в моду употреблять наркотику, после чего всегда следуют дебоши. Но чтобы убивать!
Лыков спустился с Милотворским в прозекторскую полицейского морга. На столе лежал труп юноши.
