Эссертон недовольно хмыкнул, и с его лица мгновенно смылась блаженная улыбка, в глазах мелькнул сухой холодный блеск. Он не любил, когда его беспокоили, как он сам говорил, «в минуты личной жизни».
— Весьма пренеприятное дело, сэр.
— Говорите.
— Можно здесь?
— Да.
— Снаряженный вами транспортный пароход не сможет сегодня, да и завтра тоже выйти из порта.
— Что?!
Эссертон в сердцах шлепнул рукой по воде, и брызги веером разлетелись вокруг. Несколько крупных капель попало в стоявшего поблизости Храброго Красавчика.
— Не сможете выйти из порта, сэр. Вышла из строя паровая машина. Вернее, ее поломали на рассвете… Обычная диверсия большевистских подпольщиков.
Эссертон хмуро смотрел на офицера контрразведки. Вместе с тем полковник был доволен тем, что транспортный пароход вывели из строя и экспедиция из Мангышлака задержится на неопределенное время. Майор Чарльз Хьюстон будет вынужден загорать в противном пыльном городе и от злости кусать ногти, зная, что красный караван, начиненный золотом, уходит под самым его длинным носом. Полковник вспомнил поговорку деда, который в аналогичной ситуации любил говорить: «Нет мне, нет и никому другому!»
Внешне же Эссертон оставался рассерженно-хмурым:
— И все?
— Есть, сэр, и очень приятная новость. Ваш приказ выполнен сегодня, буквально час назад. На конспиративной квартире пойман живым главный большевистский агитатор.
— Кто? Не тот ли Пауль с длинной такой русской фамилией?
— Вот именно, сэр, тот самый Павел Бесшапошный. Отъявленный большевик!
Это было известие первостепенной важности. Павел Бесшапошный действовал открыто и дерзко. Его знали в лицо почти все жители Красноводска, особенно в рабочих кварталах, казалось, весь город прятал его. Он уходил из тщательно расставленных сетей, обводил вокруг пальца опытных провокаторов. И снова его страстный, слегка гортанный голос звучал на тайных сходках и сборищах. И снова и городе вспыхивали забастовки, проводились диверсии, саботаж… Несомненно, что и вывод из строя паровой машины на пароходе было делом его рук…
— Кто руководил операцией? — спросил полковник.
— Возглавлял группу лично я, сэр. Пришлось применить оружие. Оказывал вооруженное сопротивление. — Старший офицер врал напропалую, ибо никто его не мог уличить и опровергнуть. — Вот ухо… Пытался откусить, когда связывали…
Павла Бесшапошного схватили в железнодорожном районе, в доме мелкого служащего, который глупо приревновал свою жену к агитатору и выдал его. Бесшапошного взяли в кровати, когда тот крепко спал после бессонных ночей. Скрутили, связали, избили… Но левое ухо у Храброго Красавчика действительно пытались откусить сегодня утром. Только не Павел Бесшапошный, а на вид тихая молодая работница рыбокоптильни, которую он изнасиловал в камере…
— Допрашивали? — спросил Эссертон.
— Молчит как рыба… Думаю, не стоит возиться, сэр. Такие люди обычно бесчувственны, как бревна. У меня, можете быть уверены, на сей счет имеется личный опыт. Что только не применяли!.. И хоть бы подействовало… Ничего из большевиков не выдавишь. Легче из камня выжать каплю воды, чем из них хоть одно признание.
Полковник несколько раз окунулся с головой, отфыркался, пригладил ладонью редкие волосы.
— Хороша вода! — И посмотрел на Дикке: — Агитатора надо… — Эссертон выразительно щелкнул длинными пальцами по воде, поднимая фонтанчиком брызги.
— У меня имеется предложение, сэр.
— Говорите.
— Закопать живьем! — выпалил Дикке и сам удивился своей изобретательности, ибо хотел сказать коротко — «повесить».
— Как? — переспросил Эссертон.
— Живьем… в землю!
Эссертон несколько секунд внимательно рассматривал старшего офицера контрразведки, словно видел его впервые. Потом коротко бросил:
— У меня нет возражений.
Эссертон легко и пружинисто вылез из чана, накинул лохматый халат.
…В тот же день, под вечер, Павла Бесшапошного, закованного в кандалы, вывели из темной камеры, где содержались особо опасные политические, усадили в машину и под усиленной охраной повезли на окраину города.
Там уже зияла продолговатая глубокая яма, вырытая в твердой каменистой почве. Бугры красноватой земли, перемешанной с камнями и ракушечником, темнели вокруг.
Павла вытолкнули из машины и повели к яме. Он рванулся, пытаясь разорвать кандалы, яростно сверкнул глазами:
— Гады недобитые!.. Без суда, без следствия!.. А еще интеллигенты!.. Хоть приговор бы состряпали…
— Молчать!
— Я замолчу… Меня сейчас заставите замолчать! Но всему народу глотку не заткнете!.. Побежите вы еще, как крысы с корабля. Народ спросит с каждого из вас за разбой!.. С каждого! Запомните!
Дикке, который стоял чуть в стороне, быстро подошел к Бесшапошному и двумя руками столкнул его в яму.
— Засыпай!
Солдаты оторопели. Они привыкли к смертям, участвовали в расстрелах, приходилось им и вешать. Но чтобы живьем… Двое из них, не поняв команды, вскинули винтовки.
— Засыпай! — рявкнул Дикке и сам, схватив лопату, стал остервенело швырять комья земли в яму, откуда доносился голос рабочего, агитатора-большевика:
— Долой английских захватчиков!.. Да здравствует власть Советов!..
Глава двадцать шестая
1
Колотубин поднес к глазам бинокль. Везде одно и то же: наметенные или словно насыпанные продолговатые песчаные холмы, которые называют барханами.
«Барханы, — повторил несколько раз про себя Колотубин. — Звучно и красиво зовутся горки сыпучие… Барханы! Вроде что-то дорогое, бархатное, ласкающее. А на самом деле препротивный мелкий песок… Барханы, барханы, век бы вас не видеть!»
Первые дни похода в песках Степан часто въезжал на вершину бархана, тревожно всматривался в даль — не видно ли там конца песчаным сугробам? Ему никак не верилось, что такое нагромождение песка может тянуться бесконечно. Колотубин просто думал, что песок — это дно высохшего моря и они вот-вот выйдут на берег. Но берег все не показывался. Однообразие стало таким утомительным и нудным, что порой приходили на ум всякие невеселые мысли о топтании на одном и том же месте. А проверить никак
