среди русских женщин.
Характерно было отношение к русским женщинам. Если не одета в туркестанскую национальную одежду, сидит за столом с мужчинами, значит проститутка. Иногда приходилось пускать в ход кулаки, чтобы добиться уважения к своей жене среди местных жителей.
Это характерно для жителей всех союзных и автономных республик: к своим женщинам применяются национальные обычаи, которые все равно для них как законы, а для русской женщины никаких законов нет. Через двадцать пять лет уже в Магелане нам приходилось под охраной вывозить женщин на местный рынок для закупки продуктов питания.
После первого выезда моя жена сказала:
— Больше я на рынок ходить не буду. Не хочу, чтобы меня лапали за задницу люди, захлебывающиеся слюной. Это не потомки витязей в тигровой шкуре, это…
И эти люди не понимают, что по ним судят обо всей их нации и что в большинстве они все такие.
Прошло уже много лет с того времени, но отношение к русским женщинам в национальных образованиях не изменилось. И не изменится никогда, пока в России будут существовать национальные административно-территориальные образования и термины титульная и нетитульная нация вместо единого названия — гражданин Российской Федерации.
Сторонники сохранения в паспортах графы «национальность» являются активнейшими участниками постепенного разрушения единого Российского государства. Причем их немало среди русских, которые ничем не отличаются от тех, кто проповедуют идею гяурства и джихада. Их можно смело называть басмачами, бандеровцами, черностенцами и никакой ошибки не будет. Их задача — полное уничтожение одной нации другой. Что будет в результате, их не интересует.
Мне даже кажется, что ортодоксы всех религий сотрудничают между собой, чтобы организовать схватку по религиозным мотивам не на жизнь, а на смерть. Если дать им волю, то они заставят делать татуировки о национальной принадлежности на всех частях тела, чтобы не забыть, к какой национальности относились их деды и прадеды, и будут далее развивать неприязненные отношения между народами и народностями России.
Сюсюканье в отношениях с местными жителями расценивалось ими как слабость и заискивание русских. Жесткость с уважением всегда ценились высоко. Кстати, этого до сих пор, именно до последнего года XX века и первой декады XXI века, не могут себе уяснить руководители государства. В этом они сами с усами и ничьих советов слушать не собираются, доведя страну до Чечни, Буденновска и Кизляра. Могли бы, по крайней мере, поинтересоваться, почему в Средней Азии не любят русских усатых мужчин.
Об этом я могу судить и по примеру моего однокашника по училищу, который попал на заставу «Сундукли». В предгорье стоят несколько сундуков (домов), о которых солдаты говорили: «Сундук слева, сундук справа, «Сундукли» моя застава». На заставе он прослужил один год. Боялся змей и постоянно дома держал ружье под рукой. Увидит заползшую в дом кобру или гюрзу и стреляет по ним. На заставе тревога. После двух взысканий за «бесцельную» стрельбу дома его перевели в управление пограничного отряда и назначили командиром комендантской роты.
С его приходом отряд перестал быть проходным двором для местного населения. За это его обещали убить. Обращение к командованию с просьбой разрешить носить постоянно оружие осталось без ответа. Тогда мой друг взял парадную шашку, которая использовалась при выносах Знамени части, отточил ее и в осеннее время носил под шинелью под плечом, как «копы» свои пистолеты. Во время возвращения ночью с переговорного пункта он подвергся нападению тех, кто обещал убить его, и шашкой отбился. Порубил одежду нападавших. Заявлений в милицию не было. Обычно по каждому поводу бегут в милицию, чтобы показать, какие нехорошие русские.
Через две недели в субботний день мы находились по своим делам на железнодорожной станции, где мой товарищ проверял наряды оцепления прибывающих поездов. Народу было много. Вдруг на трещащем мотоцикле подъехал здоровенный парень местной национальности, в кожаной куртке и белой водолазке, подошел к моему другу и сказал:
— Я же тебе говорил, чтобы ты не выходил на улицу.
Это он говорит человеку, возле которого находятся его вооруженные подчиненные. Точно так же, как сейчас и у нас, никто не боится угрожать вооруженным людям. Мы только увидели блеск никелированного клинка сабли, которая вонзилась в живот человеку, источавшему угрозы и ненависть. Сабля не шпага, чуть порвала кожу на животе, а мой товарищ все тычет ею и тычет. Наконец «загорелый товарищ» побелел и упал. Лейтенант наш разошелся не на шутку, кричит: «Зарублю». Мы своего товарища еле увели с вокзала. А на вокзале вообще тишина мертвая была. После этого случая местные жители к нему даже подходить боялись, не то, что угрожать. Угрожают только тому, кто не даст отпор. А если чувствуют силу, этого человека обойдут стороной и постараются нагадить по-другому.
Примерно такая же ситуация была и в Алма- А те за год до моего поступления в училище. Двое наших курсантов подверглись жестокому избиению в центральном парке отдыха. Угрозы в адрес курсантов поступали и ранее, потому что курсантов помнили потомки тех, кто занимался вооруженными грабежами среди бела дня в Алма- А те в конце Отечественной войны. Такого подъема по команде «тревога» училище не знало. Стихийный выход в город второго, третьего и четвертого курсов, мобилизация общественного транспорта, окружение парка и наведение конституционного порядка в нем. На следующее утро алма- атинская элита потребовала перевода училища в другой город — много «сынков» попали под раздачу. Вопросом занималось ЦК КПСС, и оно постановило оставить училище в городе. Во время моей учебы я не слышал ни об одном случае нападения на курсантов. Бывали драки, но это как естественное развитие событий между соприкасающимися между собой людьми. Мы безопасно ходили по самым темным закоулкам бывшей крепости Верная, не опасаясь бандитского отношения к себе. Но национализм зрел в глубине и потом выплеснулся на улицы Алма-Аты в перестроечное время.
