— В этом мире, Игорь, кто-то побеждает, а кто-то проигрывает, и…
— Какой глубокий психологический анализ текущего состояния общества! Ничего другого от бывшего политработника я и не ожидал. Кому же демонстрировать прозорливость, как не замполиту.
— Ах ты, гад… Это ведь твое колесо полетело. И машина твоя. А что касается победителей и проигравших, то в нашей стране эти два типа контактируют друг с другом очень не часто. Первых — мало, а вторых слишком много. Ситуация у нас редкая. Мы — проигравшие, нас выперли из армии после многих лет верной службы. Мы — жертвы тотального неуважения. У нас нищенские пенсии, которые и получить-то нелегко. Но мы сделали скачок в новый мир, в мир победителей. Разве тебя это не бодрит? Нет? А должно бы.
Яшкин задумчиво нахмурился, а потом задал вопрос, давно не дававший ему покоя.
— По-твоему, я делаю это только из жадности и зависти к другим?
Ответ бывшего замполита не заставил себя ждать.
— Нет, дело не в жадности и не в зависти. Я всю жизнь работал с людьми и всегда искал в них слабое место. В тебе этого нет. Они нас предали. Они создали государство, где властвуют преступники, где правит коррупция; государство, пораженное отвратительными болезнями; государство, в котором верность и честь не в почете. Ты не сделал ничего такого, чего должен стыдиться. Я помню тот вечер, когда ты рассказал мне о том, что спрятано у тебя на огороде. Ты нервничал, потому что рассказывал о самом большом твоем секрете. Помню, я еще тогда позавидовал твоей выдержке и твоему мужеству. Не каждый смог бы вытащить из Зоны то, что вытащил ты. Время для разговоров прошло — будем делать дело.
Яшкин усмехнулся и повернулся к приятелю. Усталое лицо с резкими чертами, длинные седые волосы убраны назад и перехвачены на затылке резинкой, возле глаз — глубокие морщинки, на щеках — серая щетина. Он знал, как нелегко ему приходится, — жизнь катится к закату, а рассчитывать не на что. Они оба оказались в одной дырявой лодке. Губы растянулись в улыбке.
— У меня такое чувство, что «полонез» не подведет.
Они пожали друг другу руки. Свет фар пробивался сквозь сумерки. Дорога бежала вперед — мимо широких озер, по шатким деревянным мостам, через дремучие леса. В багажнике, накрытый сумками и брезентом, лежал груз, доставить который они взялись. Руки крепко держали руль, и дорога убегала вдаль.
Ее предупредили насчет того, с кем предстояло встретиться. За Кристофером Лоусоном, сказал начальник, закрепилась репутация отъявленного грубияна. Прижимая к груди картонную папку, она прошла по Миллбанку на северной стороне реки, мимо высоких башен, галереи Тейт, военно-медицинской школы, потом повернула к мосту и, оказавшись на другом берегу, увидела перед собой громоздкую массу зданий, в которых размещалась другая секретная организация.
Рабочий день закончился, и основной поток служащих, спешащих к станции Воксхолл, откуда электрички развозили их по домам, поредел. Она обнаружила его легко — не слишком высокий и даже без растущих со лба рожек — и улыбнулась, потому что он уже дважды посмотрел на часы. Ее это не беспокоило — в любом случае до назначенного времени оставалось еще более тридцати секунд.
Он смотрел мимо нее — наверно, ждал кого-то постарше, скорее всего мужчину. Ей сказали, что он будет в плаще и трилби — «с ковчега его, что ли, сняли», — добавил начальник. Вообще, все это выглядело странно. Зачем встречаться на каком-то идиотском, продуваемом холодным ветром мосту, если существует такая вещь, как электронная почта, и масса других, куда более комфортных и укромных местечек — как на ее берегу, так и на его. Но ничего не поделаешь, приказ есть приказ. Наверно, именно так привыкли делать дела эти замшелые ветераны.
Она не отличалась высоким ростом, была молода и скорее всего не отвечала каким-то его стереотипным представлениям — ее это только бодрило. Подойдя ближе, она увидела худощавое, с заостренными чертами лицо и щетину, успевшую отрасти после небрежного утреннего бритья.
— Мистер Лоусон? Вы ведь мистер Лоусон, не так ли?
Он машинально взглянул на часы.
Она протянула руку. Поздоровались.
— Хочу сказать вам, мистер Лоусон, что мне нравится мокнуть под дождем, нравится, когда ноги превращаются в ледышки, а ветер путает волосы. Мне вообще по душе такие встречи,
Так и поступили. Спустились по ступенькам к мокрой скамеечке.
В пластмассовом пакете лежало досье и подборки материалов с фотографиями, которые кто-то предусмотрительно заламинировал. Биографии лежали в папке.
— Сначала коротко о каждом, хорошо? — сказала она.
Лоусон кивнул. Ей определенно это нравилось — конспирация, обстановка, игра в шпионов.
— Итак, верхушка — Иосиф Гольдман. Русский, родился в Перми. Уголовное прошлое. Специалист по отмыванию денег. Связан с Ройвеном Вайсбергом, крупным мафиозо, проживающим сейчас в Берлине. Здесь это все есть. Дальше…
Он слушал ее, не прерывая. Слушал, как ей казалось, внимательно, но при этом взгляд его то скользил по реке с тянущимися по ней буксирами и баржами, то останавливался на здании правительства.
На башне пробили часы.
Потом она показала фотографии Эстер Гольдман, возвращающуюся из магазина и нагруженную пакетами, и детей с ученическими ранцами. Лоусон ничего еще не сказал и ни о чем не спросил. Другие уже наверняка засыпали бы ее вопросами; все хотели бы показать свою проницательность и напомнить, кто здесь главный. Весь интерес Лоусона проявлялся в том, что у него едва заметно подрагивали губы. Очередь дошла до фотографий телохранителей и экономки, лицо которой вышло немного смазанным.
— А вот это Саймон Роулингс. — Она стряхнула дождевые капли с фотографии мужчины в приличном костюме и с по-военному короткой стрижкой. — Бывший сержант, бывший десантник. Водитель и охранник. Ничего криминального за ним не числится, ни в чем особенном не замешан. Награжден военной медалью за Ирак. Абсолютно честен. Пользуется полным доверием работодателей. Судя по тому, что я читала, парень идет по жизни под девизом «ничего не вижу, ничего не слышу». Работает на Гольдмана, но в его делах не участвует. Все указывает на то, что неприятности ему не нужны и с криминалом он никак не связан. Из тех, кого называют служаками. Есть еще один.
Она закурила. У них на службе курение было под запретом — там правили настоящие табачные фашисты, — но раз уж ее вынудили сидеть на холоде, да еще и под дождем, то разве не имеет она права хотя бы получить удовольствие от сигареты? Дымок достиг его носа, но никакой неприязненной реакции не последовало — он не стал ни поджимать губу, ни хмуриться раздраженно. Не такой уж и зануда. Она положила на колени последнюю фотографию, и на нее тут же упал комочек мокрого пепла.
А вот этот уже интересен по-настоящему. Джонатан Кэррик, тридцать шесть лет — предположительно. Числится у Гольдмана младшим охранником. Возит хозяйку по магазинам и выставкам, детей в школу, в общем, парень на побегушках. Тоже бывший десантник, служил в Ираке, получил ранение и демобилизован по увечью. Но не все так просто. Скажем так, мистер Лоусон, Кэррик не тот, кем кажется. По документам он профессиональный телохранитель, но наши компьютеры показывают, что информация по выданным это имя страховым свидетельствам и водительскому удостоверению, а также его воинской службе была стерта и изменена три месяца назад. Обычная практика в отношении полицейских, работающих под прикрытием. Вы можете затребовать сведения у 10-го директората — мол, интересы национальной безопасности и все такое, — потому что, как мне представляется, он оттуда. Понимаете?
— Понимаю, — негромко проворчал Лоусон.
— Получается, что Гольдман замешан во что-то крупное. И раз уж они пошли на то, чтобы внедрить в его окружение своего агента, значит, ситуация там серьезная. Вот только положение Кэррика в доме далеко не самое выгодное — он где-то внизу. Пожалуй, у меня все. Что-то пригодится?
— Возможно.
Она передала ему папку. Поднялась. Он поблагодарил ее, сдержанно, чинно, но она почувствовала
