Оставьтеменявпоколье, не зная, хочется ему или нет попросить шимпанзе по обозначению Прыгун открыть люк, чтобы высунуть туда свою жирафью шею. Чтобы убрать, насколько возможно, жуткое чувство разлаженности, рассогласованности между ощущениями, которые ему доставляет собственное тело, и образом мира, в котором этому телу приходится жить, Саймон снова прижался мордой к стеклу, а одной лапой держал себя за член и яйца, и просидел в такой позе всю поездку. Смешно, я не чувствую никакого неудобства оттого, что одет только наполовину, подумал он, а может, только подумал, что подумал.
«Вольво» добрался до Риджентс-Парка и поспешил к цели путешествия. Подъехав к главным воротам, Прыгун заложил широкий вираж и мастерски остановил машину, сбросив десяток передач, прямо возле шимпанзе, который у входа продавал посетителям воздушные шарики, наполненные по последней моде гелием.
Буснер мешком пряжи вывалился из передней двери и извлек Саймона из задней. Теперь Саймон переносил прикосновения Буснера куда легче, чем до того, как ему пришлось извлекать из шерсти психоаналитика-радикала собственное дерьмо. Тело Буснера отрастило нечто вроде ауры, ауры странной приемлемости,
Буснер остановился подле продавца шаров и показал Саймону:
— Вы, наверное, бывали здесь со своими детенышами, не так ли «хууу»?
— Да, разумеется, много раз. Мой старший, Магнус, он особенно увлекается животными, дикой природой и прочими подобными вещами. Остальные, так показать, четверенькали за компанию… — Саймон замер: он заметил на новомодных, металлического оттенка шарах, паривших над головой, картинки, среди которых, помимо Микки-Маусов, Утят Дональдов и других мультперсонажей, были другие странные существа, с бледными мордами и необычно, даже чрезвычайно длинными носами.
Буснер, увидев, что привлекло внимание Саймона, перекинулся знаком-другим с торговцем, отдал ему пару монет и получил взамен шарик, который тут же влапил экс-художнику со знаками:
— Это, Саймон, человек, дети их просто обожают… — Взяв пациента под лапу, Буснер затащил его в магазин сувениров. — А теперь посмотрите-ка сюда.
Помимо кружек с изображениями зверей, вымпелов и наклеек в магазине было полно масок, изображавших львов, жирафов, тигров, а также и каких-то незнакомых Саймону бледномордых зверей, с еще более вытянутыми носами, как у диккенсовского Феджина.[106]
— Вот, поглядите. Это маски людей.
Обезьяны двинулись дальше, пациент немного отставал от своего эскулапа, держа морду на уровне задницы последнего и внимательно следя, как качаются из стороны в сторону его серые психиатрические яйца — они то исчезали за полой твидового пиджака, то появлялись.
Буснер купил у бонобо-билетера два вползных билета, и двое шимпанзе прочетверенькали в зоопарк, спустившись по спиральному пандусу. Все происходило точно так, как в тот последний раз, когда Саймон ходил сюда со своими детенышами, он хорошо помнил. Кстати, когда это было? Буснер ему показывал, что с момента припадка минуло около месяца, и если прибавить сюда время, потраченное на подготовку к выставке и долгие вечера в «Силинке», то получится, что Саймон не видел детенышей целых восемь, а то и девять недель. В общем, не важно, в последний раз они ходили вместе не куда-нибудь, а именно сюда, в зоопарк.
Вокруг мельтешили шерстистые звери в своей нелепой полуодежде, которая подвергала задницу риску простуды или, того хуже, обморожения, — вот тут они четверенькают, вот тут вразвалочку шествуют на задних лапах, вот тут через что-то перелезают, — мельтешили так быстро, что вскоре слились в одно большое цветовое пятно, стали этакой цветной фотоэмульсией, розово-красно-оражевым маревом, бесчеловечно похожим на цвет человеческого тела. Вот его детеныши, беловолосые, голубоглазые, с такими умопомрачительно круглыми — как карамельки, — зрачками, этакое конфетное человечество, возьми-ка, положи под язык. Вот они втроем лижут три вафельных рожка с мороженым, держа друг друга за лапы, толпятся к вольеру для горилл.
— «Хххуууу» Саймон! — Буснер встал на задние лапы, приняв свою любимую позу назидательного поучения. — Как вам уже известно, ваше лечение мы будем осуществлять в рамках дидактического, объяснительного подхода. Мы намерены постепенно, но последовательно ставить вас перед фактом — тем фактом, что вы шимпанзе и живете в мире шимпанзе, — и таким образом развеять галлюцинаторный туман, застилающий ваше сознание. Поэтому помните: как только вы ощутите, что животные слишком сильно вас раздражают или пугают, сразу ухайте мне, и мы отправимся домой.
Саймон круглыми глазами уставился на стоящего перед ним шимпанзе. Обезьяна, машет пальцами, полуодета в твидовый пиджак, в сорочку от «Вийелы»,[107] при мохеровом галстуке, завязанном этакой удавкой, с толстой шеи свисают на цепочке очки. Экс-художник поневоле громко загоготал, клацая зубами. Раз уж такое чучело меня не пугает, то в зоопарке точно не найдется ничего страшнее.
Отметив, что сознание Саймона снова ступило на лезвие ножа, с одной стороны которого — веселье, а с другой — смертный ужас, Буснер решил немедленно продолжить экскурсию. Самцы обогнули высокую клумбу, засаженную разнообразной зеленью, и столкнулись мордой к морде с огромной статуей Гориллы Гая, который многие годы служил гвоздем программы зоопарка по части приматов. Как обычно, и вокруг, и на самой бронзовой горилле копошились Детеныши шимпанзе — вся куча пыталась забраться на широкую обезьянью спину, хихикая, хохоча, клацая зубами и получая вокализации-нагоняи от стоящих поодаль родителей, которые показывали им замереть и не орать, чтобы они могли спокойно их сфотографировать.
Буснер с Саймоном примостились в углу, где ограда уползала под кусты бирючины. За оградой располагался ров шириной в четыре ладони, а далее высился частокол из стальных прутьев, который и служил границей вольера для горилл. Вольер представлял собой клетку шириной восемьдесят, длиной сто шестьдесят и высотой шестьдесят ладоней и был застелен соломой. В углу стояла гигантская бездонная пластиковая бочка, набитая соломой; посреди клетки висела, веревочная сетка, огромный гамак, подвешенный на четырех деревянных столбах, в которой тоже лежала подушка из соломы, — все для того, подумал Саймон, чтобы гориллы могли строить себе гнезда для дневного сна.
Буснер ткнул пальцем в направлении некоего пирамидального объекта, покрытого черной с серебряным отливом шерстью. Он торчал из кучи соломы примерно посередине вольера.
— «Ххууу» смотрите, Саймон! Вот тот, крупный, с серебристой шерстью на спине, — это ваш первый настоящий человек!
Если Буснер и ожидал чего-то в ответ, то никак не смеха. А получил он именно смех — во всю глотку, горловой, высокий, громогласный, раскатистый. Пальцы Саймона вторили голосовым связкам, показывая, что он не верит ни единому знаку Буснера, а издаваемые звуки не замедлили привлечь внимание других шимпанзе, стоявших поблизости:
— «Хии-хиии-хиии-клак-клак» какой же это человек! Это горилла!
— Верно, верно «чапп-чапп»… пожалуйста, Саймон, не так громко… это горилла, но ведь гориллы входят в то же семейство, что и человек и орангутан, — хотя я, конечно, могу ошибаться, я не зоолог; в самом деле, особи всех трех видов бесхвостые, не так ли «хуууу»? — Тут Буснеру пришлось хорошенько тряхнуть Саймона за загривок, так как несчастный шимпанзе совершенно не желал успокаиваться, а хохот постепенно переходил в плач — отчаяние побеждало веселость.
— Конечно, доктор Буснер, конечно, как глупо с моей стороны «ух-ух-ух-ух», но, видите ли, в моем мире к одному семейству относятся горилла, орангутан и шимпанзе, а человек радикально от них отличается, он уникален, отмечен, потому что он один наделен способностью мыслить и, разумеется, «ух- ух» создан по образу и подобию своего творца.
Тут уже Буснеру пришлось опустить лапы, так как он снова столкнулся с четкой симметрией человекомании Дайкса. Буснер слыхал, что в последнее время ряд радикальных философов и антропологов предприняли попытки провести границу между видами приматов по-новому и причетверенькали к тому, что стали называть шимпанзе «вторым человеком». Наверное, решил Буснер, Дайкс где-то откопал эту информацию, и его сознание впитало и обработало ее, построило на ее основе трагикомический
