С его лица не сразу сошло удивление.
— Ну, товарищ майор, вам повезло. Никого не принимает дома, а тут — «давайте немедленно», и голос такой веселый. — Он сообщил Мочалову домашний адрес генерала, спустился с ним во двор, разыскал дежурный «Москвич» и строго напутствовал водителя:
— Свезите майора к хозяину, и чтобы в один дух!
Пока машина мчалась, Сергей с интересом рассматривал четырехэтажные и пятиэтажные здания главной улицы. Она была нарядной и шумной. Гудки троллейбусов и автомашин растворялись в морозном воздухе. Прохожие шли торопливо, зябко поеживаясь. Дома с большими окнами и лепными украшениями понравились Мочалову. На углу двух бойких улиц у большого пятиэтажного дома машина остановилась. На первом этаже, справа от узкой лестничной площадки, Сергей увидел решетки недостроенного лифта. По холодным каменным ступеням взбежал на четвертый этаж и только там, у двери квартиры под номером четырнадцать, перевел дыхание. На звонок вышла высокая узколицая женщина с засученными по локоть рукавами, очевидно домработница, критически осмотрела Мочалова.
Через минуту она шире распахнула дверь.
— Пожалуйста!
Мочалов разделся в узком коридоре, повесил шинель и фуражку на оленьи рога. Правильно поняв кивок домработницы, Сергей направился к одной из дверей. Из глубины комнаты послышалось отрывистое: «Да, да». Мочалов шагнул вперед. Большая фигура Зернова поднялась ему навстречу. В глазах генерала засветилась радость.
— Входите посмелее, молодой человек.
— Товарищ генерал, — начал Мочалов, но Зернов сделал рукой выразительный жест, означающий, что рапортовать не надо. Сергей увидел на погонах небрежно переброшенной через спинку кресла-качалки форменной тужурки не одну, а две крупные звезды. — Вы уже генерал-лейтенант?!
— Да… — добродушно сказал Зернов. — Три года назад я был генерал-майором, а теперь… Три года! Ну, покажись каков. А поворотись-ка…
Слова прозвучали особенно мягко, душевно. Взгляд генерала ощупывал Сергея с ног до головы. Полуобняв майора за плечи, Зернов подвел его к большому зеркальному шкафу.
— Так, так, — сказал он неторопливо, и Мочалов, видевший в зеркале генерала, заметил, что улыбка сошла с его лица. Серые проницательные глаза стали грустными, задумчивыми. — Так, так. Вот она — старость, и вот она — молодость…
Рядом с Зерновым Сергей выглядел действительно очень молодо. А генерал в соседстве с майором — в пятнистом беличьем жилете, с крупными чертами рыхловатого лица и приметной сединой на висках облысевшей головы — казался стариком. Под глазами синие тени усталости, брови над ними, густые, лохматые, стали совершенно седыми.
— Да, молодость, — заключил генерал, подвигая гостю мягкий стул. — Ну садись, рассказывай. Каким тебя ветром к нам занесло, знаю. Ветер этот нами всеми правит и именуется военной судьбой.
В большом сводчатом кабинете Зернова властвовал полумрак. Дневной свет слабо сочился сквозь тяжелые синие шторы на окнах. Тишину нарушало лишь мерное тиканье часов да тяжелое, хрипловатое дыхание генерала. Освоившись с полумраком, Сергей осмотрел комнату. На стенах кабинета в лакированных рамках висели портреты. Среди них выделялась большая копия с картины Айвазовского «Девятый вал». Генерал коротко пояснил:
— Сын рисовал… Вася. Когда на фронт уходил.
Мебель в кабинете была крепкой, массивной. Два книжных шкафа поднимались почти до самого потолка и были сплошь заставлены томами различного формата и различной толщины. Над дверью, ведущей в смежную комнату, висело охотничье ружье, в углу поблескивало пуговицами глаз чучело волка.
Мочалову показалось, что здесь каждая вещь как бы хранит прикосновение хозяйской руки. Все вместе эти вещи создавали тот особенный колорит, который мог устроить уравновешенного, задумчивого, твердого в своих поступках и решениях генерала Зернова. Не было в этой обстановке ничего крикливого, режущего глаз. Вещи, населявшие кабинет, располагали к раздумью, неторопливости. И только широкая нарядная тахта, обтянутая голубым сукном, казалась тут лишней, нарушающей общую симметрию. Но Мочалов вспомнил, что у Зернова было заведено еще на фронте золотое правило: где бы он ни работал, в его кабинете всегда стояли либо диван, либо кровать. Стол генерала, широкий, массивный, заставлен густо. На нем три телефона, большой чернильный прибор, над которым едва слышно тикают самолетные часы, вделанные в мраморную арку. Бумага, в беспорядке разбросанные карандаши. Генерал поднял на Мочалова глаза, протянул книгу в коленкоровом переплете:
— Видите, чем занимаюсь. Роберта Бернса на английском языке читаю. Раньше я английский лучше знал. Сейчас к словарю прибегать приходится. Со вчерашнего дня у меня вынужденный перерыв. Был сердечный припадок, и врач запретил трое суток показываться в штабе. Вот я и пробавляюсь понемногу этим.
— А что у вас с сердцем? — осторожно поинтересовался Мочалов.
Зернов ответил не сразу.
— Сдает мотор. Если выражаться по-нашему, авиационному, то моторесурса мне хватит ненадолго. Но это слишком неинтересная тема для встречи. Лучше поведайте, как вы. Академию успешно кончили?
— Одна четверка, остальные пятерки, товарищ генерал.
— Неплохо, неплохо. — Зернов положил на стол томик Бернса. — Ну, а личная жизнь как, детишки бегают?
— Еще нет.
— Что же опаздываете?
— Только недавно женился, — смутился Мочалов, — еще будут.
— Жена, наверное, красавица?
— Василиса прекрасная, — улыбнулся Мочалов.
— Если любишь, женщина всегда должна казаться красивой, — согласился Зернов. — Когда я тридцать с лишним лет назад женился на своей Маше, она для меня идеалом красоты была. Для других ничего особенного, скромная сельская учительница — коса, карие глаза, веснушки. Но разве другие могут так оценить, как ты, если действительно любишь? Рад, Мочалов, что у вас с семьей хорошо. — Он постучал пальцами по краю стола. — Помните, я когда-то предсказывал, что из вас хороший командир получиться может. Думаю, не ошибся. Верно ведь?
Сергей покраснел.
— Ну, ну… Я вам сейчас не комплименты говорю. Вам сколько? Двадцать восьмой? Что же, это для мужчины зрелость. Небось силы так и бушуют, а?
Зернов вновь улыбнулся тепло, ободряюще.
— Честное слово, товарищ генерал, хочется горы ворочать, — сказал Мочалов.
— Похвально. А с летной практикой как?
— Плоховато, четвертый месяц не летаю. Академия оторвала от аэродрома.
Генерал дотянулся до мраморного пресс-папье и поставил его на чернильный прибор.
— Заранее предупреждаю, что не в этом главная трудность. Не в этом, — повторил Зернов. — Насколько мне известно, вы стали летчиком-истребителем в конце войны. Помнится, когда я сдавал дивизию, вы еще летали на «Ильюшине».
— Совершенно верно, — кивнул Сергей.
— У вас не должно быть опасений, что в летном мастерстве не удастся догнать других. Я вас знаю как упорного и настойчивого человека. Надеюсь, таким и остались? Но многое изменилось в вашей жизни. До поступления в академию вы были рядовым летчиком. Если не ошибаюсь, так?
Мочалов снова кивнул.
— Сколько у вас тогда было подчиненных? Три: механик, воздушный стрелок и моторист. Настоящего опыта воспитательной работы вы не имеете.
Зернов встал и, прихрамывая, медленно прошелся по комнате.
— Итак, в двадцать семь с небольшим лет вы стали командиром эскадрильи, Мочалов. И какой
