останется от единоначалия? Вы не имеете права меня поучать!
— Товарищ полковник, — усталым голосом заметил Сергей, — я и не делал такой попытки. Вы меня превратно поняли. Я только лишь ответил на ваш вопрос.
— Хорошо, — неожиданно успокоился Шиханский и ладонями уперся в стекло письменного стола, — но вы все-таки скажите, кто вам дал право подменить массированный удар атаками мелких групп?
— Творческая инициатива, товарищ полковник, — твердо сказал Мочалов, — та самая, о которой вы мне только что говорили и к которой призывали.
Сергей прекрасно понимал, как много сейчас зависит от этого решительного разговора, и, стараясь быть сдержанным, горячо продолжал развивать свою мысль:
— Товарищ полковник, не велите, как говорится, казнить, велите слово вымолвить. Вы осуждаете меня за это неожиданное для вас решение. А я проявил здесь свою командирскую самостоятельность. Думаю, вполне зрело проявил. Ефимков и я — мы возражаем против атак большой группой при облачности. Верно ли это? Верно. Ведь вот что получается, товарищ полковник. — Сергей заметил на подоконнике несколько деревянных макетов самолетов и, взяв два в правую руку, два в левую, стал приближать одну пару к другой. — Делаю грубое округление: здесь не два самолета, а две девятки истребителей. Вот атакует на большой скорости цель одна девятка, за ней другая. Скорость атаки огромна. Что происходит? Первая атака сделана, а собраться и атаковать вторично в сложных условиях трудно. Если это настоящий бой, противник уйдет без серьезного поражения… А что предложил майор Ефимков? — Мочалов положил один макет на подоконник. — Он предложил вести атаку на разных рубежах мелкими группами. Смотрите, товарищ полковник… — Мочалов медленно, справа налево стал передвигать левую руку. — Вот он доходит до рубежа А. — Мочалов приостановил движение левой руки и сблизил с ней правую, так, что зажатый в руке макет истребителя ткнулся в два других, — шестерка истребителей атакует колонну сверху сзади и тотчас же уходит. Строй противника дрогнул, но снова собрался и уже подошел к рубежу Б. Здесь его атакует новая маневренная группа. На рубеже В — еще одна, на рубеже Г — еще. Спрашивается, в каком случае будут у противника наибольшие потери? Да ясно, как дважды два, что в последнем, а не тогда, когда мы обучаем летчиков по мертвой скучной инструкции.
— Подполковник Мочалов, — вскричал Шиханский, потеряв обычную выдержку, — вы забылись. Кто вам дал право критиковать инструкцию вышестоящего штаба?
— Я ее не критикую. Но эта инструкция не может быть догмой. Вот почему я позволил Ефимкову в конкретных условиях прошедшего учения применить творческий метод. И как командир части я отвечаю за это головой. А что касается инструкций, так ведь не подходит она ко всем случаям жизни.
— Ерунда! — бушевал Шиханский. — Ваши экспериментам боком мне выходят. Вы зазнались, Мочалов, забыли элементарное уставное положение, известное каждому сержанту, о том, что любое устное или письменное распоряжение старшего следует считать обязательным. Боюсь, с такими задатками вы далеко не пойдете. Командовать полком вам явно не по плечу. Полагаю, что вашу карьеру придется несколько подпортить. Тоже мне экспериментаторы! Можете идти! — оборвал свою речь Шиханский и прибавил: — Завтра на разборе поговорим.
Мочалов положил на стол макеты самолетов и, вытянув руки по швам, смело посмотрел на Шиханского.
— Товарищ полковник, моя карьера — честно служить родине, и запомните, что никакими угрозами вам ее не испортить. В любом ранге и любой должности я буду продолжать эту карьеру… пока, — он чуть не задохнулся от стеснившего грудь волнения, — пока бьется в моей груди сердце.
И, круто повернувшись кругом, широкими шагами он вышел из кабинета.
В приемной было тихо. Бесшумно двигался маятник стенных часов под резной кукушкой: влево- вправо, влево-право. Посетители — их было четверо — сидели на мягких стульях, равнодушно просматривая газеты, взятые со столика у адъютанта. Один только полковник Анисимов, заместитель Шиханского, расхаживал по комнате, мягко ступая по ковру. Внимательно взглянув на покрасневшего от волнения лицо подполковника, он приостановил шаг.
— Ну что, горячей была аудиенция? — спросил он, подмигивая.
— Отсюда, вероятно, многие так выходят, — усмехнулся Мочалов, — как после пожара себя чувствуешь.
Анисимов взял его за локоть и в самое ухо, шепотом, чтобы не слышали остальные, сказал:
— А ты не ершись, не ершись, не ты первый, не ты и последний. Из этого кабинета только те удовлетворенными выходят, кто умеет вовремя поддакнуть. А ваши атаки на учении — блеск. Прямо скажу.
Их разговор прекратился, потому что в эту минуту над головой адъютанта раздался отрывистый звонок. Адъютант торопливо раскрыл дверь в кабинет, и все, находившиеся в приемной, услышали голос Шиханского:
— Анисимова ко мне. А этот командир полка пусть немедленно улетает в Энск. Нечего ему здесь делать. На разборе закончим с ним.
Адъютант закрыл за собой толстую, обитую клеенкой дверь и, выразительно посмотрев на Сергея, пожал плечами:
— Вы, очевидно, слышали?
— Слышал, — мрачно ответил Мочалов и снял с вешалки свою фуражку, — счастливо оставаться, товарищи офицеры.
Связной самолет тарахтел над зеленеющими отрогами гор, над пастбищами, где бурыми пятнами передвигались колхозные стада. Мотор трещал весело, и под крыльями пестрый покров земли тоже казался веселым: искрились разлившиеся речушки, поблескивала вода в дорожных колеях. Мочалов на этой небольшой высоте залюбовался пейзажем и вдруг ощутил, что легкость и спокойствие возвратились к нему. «Ерунда! — подумал Сергей о недавнем разговоре с Шиханским. — Ну что он может мне сделать, если я прав! Снять с должности — пускай! Снимет — министру напишу, в ЦК. Не из-за корыстных побуждений полез я в этот спор. Дело государственное мы с Кузьмой отстаивали. А когда так — к чертям все рогатки. Буду бороться!»
От легкого толчка он чуть-чуть покачнулся на сиденье. Это летчик положил лимузин на левое крыло и низко прошел над стайкой серых козуль, выбежавших на лесную полянку. Потешно взбрыкивая ногами, животные разбежались в разные стороны, а летчик обернулся и, посмеиваясь, посмотрел на Сергея. Мочалов покачал головой и погрозил ему пальцем.
Разбор учений проходил в трехэтажном красивом особняке. У подъезда с белыми колоннами, гудя, останавливались «победы» и «газики». Из машин выходили полковники, подполковники. Только одному майору было разрешено явиться на разбор — Кузьме Петровичу Ефимкову. Тяжело ступая по ковру, устилающему мраморную лестницу, Кузьма поглядывал на свои запыленные сапоги.
— Вот дела. Все из-за Мелика, — ворчал он на шофера, — если бы не пришлось эти скаты качать, нам бы хватило времени почистить сапоги… А теперь…
— Ничего, ничего, — подбадривал Сергей.
У входа в зал стоял полковник Шиханский с большой папкой под мышкой и зорко осматривал входящих. Остановив взгляд на сапогах Мочалова и Ефимкова, он брезгливо сморщил губы и покачал головой. За долгие годы службы Шиханский выработал в себе почти автоматическую привычку, встречая подчиненного, особое внимание обращать на его внешний вид. Ефимков, отгадавший мысли полковника, со вздохом покаялся:
— Машина в дороге три раза останавливалась. Времени не хватило себя привести в порядок.
— Несерьезно, товарищи офицеры, — хмуро заметил Шиханский, — тому, у кого нет внутренней дисциплины, не хватает и внешней. — Он взял за локоть Мочалова и отвел в сторону. — А вас могу поздравить. Задали вы нам хлопот. Ох, и влетит же мне за вас. Достоверно знаю, генерал Олешев о ваших атаках на разборе специально говорить будет, пометки у себя в блокноте делал. И вам достанется, и мне заодно.
Мочалов вздохнул. «Раз инспектор осудил, значит, все», — подумал он, хмуро глядя на Шиханского.
— Что же вы молчите. Допрыгались?
