…И вдруг на учениях этот тихий, незаметный Киримов чем-то сумел понравиться инспектору. Генерал Олешев объявил ему в приказе благодарность и, вероятно, выслушав горькую исповедь офицера, доложил обо всем в главном штабе. «Вот тебе и новое назначение!» — шепчет Шиханский.
Поднявшись на третий этаж, он тяжело переводит дух и смотрит на разовый пропуск. Там написано: комната 353, к Осипову. «Осипов — генерал-лейтенант, — думает Шиханский, — на этой должности он недавно. Инициалы его И. Е. И нашим бомбардировочным полком в сорок первом под Смоленском командовал полковник Осипов Иван Ефимович. А впрочем, кто-то мне говорил, что Осипов после войны пошел учиться».
Шиханский входит в приемную, несмело направляется к широкому, заставленному несколькими телефонами столу, из-за которого ему навстречу поднимается моложавый адъютант.
— Товарищ капитан, — неуверенно начинает Шиханский, — я прибыл из Энска. К двенадцати часам меня вызывает генерал Осипов. Сейчас без одной минуты двенадцать. Вы доложите?
— Генерал-лейтенант вас ждет. Можете заходить.
Шиханский весь подобрался, одернул рукава тужурки, поправил на груди орденские планки и толкнул дверь. Он увидел большую длинную комнату и в самой глубине ее огромный письменный стол, за которым сидел генерал в легком белом кителе. Шиханский узнал Осипова. Да, это был он, его бывший командир полка. За двенадцать лет он заметно постарел. Короткий жесткий ежик волос густо выбелила седина. Но в сухопарой высокой фигуре Осипова чувствовалась энергия, и выпуклые глаза совсем молодо блеснули из- под седых бровей. «Не может быть, чтобы он меня не вспомнил», — с надеждой подумал Шиханский.
— Полковник Шиханский, — заговорил Осипов, и Шиханский тотчас же вспомнил, что и тогда, в сорок первом, этот человек говорил таким же звучным баритоном. — По долгу службы мне приходится вести в своем кабинете разговоры не только приятные. Разговор, который у меня предстоит с вами, относится к числу неприятных. — Генерал сделал паузу, быстро вскинул вверх голову, так что острый, старательно выбритый подбородок очутился на уровне глаз Шиханского, и вдруг спросил: — Где вы служили в сорок первом?
— В двадцать пятом бомбардировочном полку, товарищ генерал, — отчеканил Шиханский, — вы должны меня помнить. Этим полком в сорок первом году командовали вы.
Генерал быстрыми шагами прошелся по кабинету, потом, заложив руки за спину, подошел к окну. За окном кипела дневной суматохой одна из московских улиц. Звенел трамвай, с глухим шумом цеплялась за провода дуга пробегающего троллейбуса, мчались «зимы», «победы», «москвичи». На широкой аллее зеленели кроны деревьев. Осипов оперся руками о подоконник. Ветер туго надул рукава белого кителя.
— У меня в полку служил капитан Шиханский, — заговорил генерал, не оборачиваясь, и в его голосе зазвучали недовольные нотки, — штурманом эскадрильи был. Такого помню. И плохого про него ничего не могу сказать. Сам вручал ему первый боевой орден. На Минск рвалась колонна гудериановских танков, а у меня из всего полка оставалось девять исправных бомбардировщиков. И я их послал на цель. Помнится, штурманом на флагмане тогда полетел капитан Шиханский. Ему в ту пору, кажется, тридцать или тридцать два года было.
— Тридцать два, — уточнил полковник, напряженно глядя на седой затылок генерала.
— Значит, тридцать два, — по-прежнему не оборачиваясь, продолжал Осипов, и недовольные нотки в его голосе становились все ощутимее, — жена у него была, двое детей. А он пошел в этот боевой полет, из которого не было никакой надежды возвратиться живым… Знал, что требовалось постоять за Родину. Помнится, в небе не мы были в те суровые дни хозяевами высоты. Все больше «мессеры» да «юнкерсы»… Зенитки фашистские на каждом кубическом метре ставили стену заградительного огня. Сильно охраняли с воздуха гитлеровцы свою танковую колонну. А СБ[3] наши пошли девяткой, без прикрытия и по расчету собирались отбомбиться со средней высоты. Но по узкой ленточной цели такой удар мог быть не особенно метким. И штурман эскадрильи капитан Шиханский, всему наперекор, решил отбомбиться с низкой высоты… А потом командир эскадрильи приказал всем экипажам снизиться до бреющего и штурмовать колонну. И действительно, как в песне поется: «смелого пуля боится», — из самого пекла все тогда возвратились живыми и невредимыми, а командир эскадрильи и ее штурман были представлены к награде. Вот какого офицера Шиханского я помню! — с неожиданной злостью закончил Осипов и быстро заходил по кабинету. — А полковника Шиханского я не узнаю. Вернее, прежнего капитана Шиханского не узнаю в этом полковнике. Вы меня, старого солдата, извините за резкость, но вы опасно ожирели… Да, да… а в подобных случаях и два академических образования не спасают.
Генерал усмехнулся и с вызовом посмотрел на собеседника.
— Вы раньше были пытливым, ищущим офицером. А теперь? Дело не только ведь в том, что вы не поддержали смелой творческой инициативы подполковника Мочалова на учениях. Дело в другом. В том, что вы стараетесь жить спокойненько, идти проторенными путями, глушить все, что связано с риском… И потом, откуда у вас этот барский эгоизм, это стремление подмять всех под себя, грубый, надменный тон в обращении с подчиненными? Насколько мне известно, к вам на прием офицеры штаба по два дня иногда пытаются попасть. А с другой стороны, боязнь принять смелое решение, постоянная перестраховка. Нет, этих качеств не было у капитана Шиханского.
Осипов продолжал ходить взад и вперед по кабинету.
В эти минуты пробежала перед полковником вся его жизнь за последние двенадцать лет. Вспомнил Шиханский, как вышел он из госпиталя в 1942 году с осколком в плече. Его временно отстранили по состоянию здоровья от летной работы. Он негодовал, возмущался, писал многочисленные рапорты. Но так и пришлось уйти на штабную работу. Наша армия наступала. Линия фронта на значительном большинстве участков переместилась на запад. Еще шли жестокие бои, и сопротивление врага не везде было сломлено. Шиханский проявил хорошие организаторские способности, оказался инициативным, мыслящим работником. Летный опыт помогал ему успешно решать многие вопросы. Он закончил войну подполковником, заместителем начальника штаба дивизии.
А потом, в сорок пятом, уже после победы, встретилась на пути миловидная, жизнерадостная, вся в ласковых завитушках машинистка Лелечка, и жизнь его пошла по совершенно другому пути. Жену и двоих детей Шиханский бросил. Он добросовестно выплачивал семье алименты, энергично добивался развода, не считаясь ни с какими препятствиями, и думал, что только теперь устроил по-настоящему свою личную жизнь. Правда, иной раз ему казалось, что он замечает в Лелечке что-то вроде холодной расчетливости и обдуманного эгоизма. Но Шиханский тотчас же гнал из головы эти мысли, уверяя самого себя, что во втором браке он очень счастлив.
Здоровье уже позволяло Шиханскому возвратиться к летной работе. Когда он робко заикнулся об этом намерении Леле, она его круто осадила:
— Летать?! Да ты что, спятил?! Нет, ты и не думай. А вдруг разобьешься и оставишь меня совсем одну? Что тогда? Ты лучше в академию иди. Оттуда прямой путь в генералы.
И Шиханский пошел в академию, хотя одна академия уже была у него за плечами. Потом жизнь в Энске.
Леля научила его завязывать близкие отношения только с теми, кто мог пригодиться. Она умела очаровать за обедом приехавшего инспектора, которого приглашал к себе в гости Шиханский, поговорить о литературе, о музыке, которой когда-то училась. Сам того не замечая, Шиханский заметно изменился. Он потучнел, в голосе появилось самодовольство. С подчиненными полковник стал откровенно груб, со всеми старшими начальниками, от которых в какой-то мере могла зависеть его карьера, заискивающе любезен.
А Леля требовала нарядов и денег, денег и нарядов. Шиханскому приходилось удивляться, что зарплаты им едва хватало, чтобы дотянуть до очередной получки.
Редко, очень редко вспоминал полковник о своей первой семье. Однажды окольными путями ему стало известно, что старший сын Михаил с отличием окончил десятилетку и поступает в институт. Шиханский тайком от жены собрал деньги, купил дорогие часы и отослал их Михаилу. Но часы возвратились назад через неделю с короткой запиской.
«Ты нам не отец, и подарки твои нам не нужны!» — написал сын. Шиханский прочел эту записку и почувствовал себя так, точно его ударили по щеке. А когда минутой позднее в кабинет вошел подчиненный, не успевший к заданному сроку выполнить его приказание, Шиханский грубо накричал на него и даже стучал ногами, чего с ним раньше никогда не бывало.
